В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
На третий день после разгрома анархистов Андрея Мартынова принимали в партию на открытом партийном собрании Брестских железнодорожных мастерских. Заявление о приеме он подал незадолго до перехода в ВЧК.
Андрей не был в мастерских всего около месяца, но как за это время изменились его товарищи! Если бы он видел их, как прежде, ежедневно, он, наверное, разницы бы не заметил, а сейчас ему стало не по себе — лица у ребят были худющие, глаза ввалились.
Андрей никак не ожидал увидеть на собрании Петерса. Перехватив его удивленный
Собрание началось. Андрея спросили, признает ли он Программу и Устав партии, кто родители, кто жена.
А затем, когда дотошно ознакомились с биографией, секретарь ячейки Белоглазов сказал:
— Предоставляю слово товарищу Петерсу из Чрезвычайной комиссии, куда мы послали Мартынова работать.
— Что сказать, товарищи? — начал Петерс. — Вы рекомендовали, мы взяли. Хвалить у нас в Чека не принято, да пока еще товарищ Мартынов ничего особенного и не сделал. Но я думаю, что ни вы, ни мы не ошиблись.
Народу на собрании было много — человек двести, а когда секретарь сказал: «Кто за то, чтобы принять товарища Мартынова в партию?» — рук поднялось мало — не больше двенадцати. Андрей сначала даже испугался, а потом, когда услышал: «Принято единогласно», — вспомнил, что комячейка в мастерских маленькая, а остальные на собрании — беспартийные.
Перешли к текущему моменту.
Секретарь объявил:
— Слово имеет член Центрального Исполнительного Комитета Петр Гермогенович Смидович.
Из задних рядов кто-то насмешливо выкрикнул:
— Ты бы лучше Бухарину дал слово!
Смидович серьезно ответил:
— А я как раз и собираюсь рассказать вам о позиции Бухарина и других «левых коммунистов», как они себя называют. Но начнем, как говорится, по порядку. Газеты вы читаете, и общеизвестное рассказывать вам не стану. Начну с Западного фронта. Командование германской армии, собрав крупные силы, начало наступление на англичан и французов. Сначала дело у немцев пошло неплохо, но потом они выдохлись и, потеряв в боях около ста пятидесяти тысяч, приостановили наступление…
— В огороде бузина, а в Киеве дядька! — выкрикнули из заднего ряда.
— Это только вы, товарищ, думаете, что к нашим делам события на Западном фронте не имеют отношения. Чем больше потерь будет у германской армии, чем меньше успехов, тем надежнее мы можем рассчитывать на мирную передышку, которую получили по Брестскому миру…
— Черта с два!
— Сошлюсь на факты. Сегодня с вашего вокзала отправились в Берлин сотрудники первого советского посольства. В ближайшие дни в Москву приедет немецкий посол. Немцы долго не решали вопрос об обмене послами, а тут сдались. Сопоставьте эти факты — потери немцев на Западе и уступчивость в разговорах с нами, — тут есть над чем поразмыслить, и прежде всего над тем, что Советское правительство правильно поступило, подписав Брестский мир. Что вы скажете, товарищ?
— Я потом выскажусь…
— И
Хлопали бурно, долго. Кто-то крикнул:
— Алфеев! Вылазь! Высказывайся!
Смидович жестом успокоил собрание, сделал небольшую паузу, и в наступившей тишине особенно ясно прозвучали его слова:
— Но наше положение, товарищи, очень тяжелое. Еще не разгромлена внутренняя контрреволюция, нас уже сейчас душит голод, а до нового урожая далеко, впереди самые тяжелые месяцы. Хлеб в стране есть, но его прячут, гноят те, кому не по нраву Советская власть, кому диктатура пролетариата — нож в сердце… Седьмой съезд партии избрал в Центральный Комитет Бухарина, Урицкого, Ломова, а они в такое очень тяжелое для Советской власти время отказываются работать, заявляя, что не хотят разделять ответственность за последствия Брестского мира…
— Вроде как наш Лиходеев: как работа потруднее, так у него или теща в испанке, или жена животом мается! — крикнул кто-то.
После Смидовича выступали многие, но Алфеев отказался.
— Я вас не понимаю, а вы меня не поймете, — со злобой сказал он и ушел.
Последние слова резолюции, самые главные, самые нужные, были просты: «Общее собрание поддерживает и одобряет правильную политику Советского правительства».
Внесли дополнение:
«Призвать «левых коммунистов» к порядку, чтобы не мешали».
Резолюцию приняли единогласно. В заключение спели «Интернационал».
После собрания секретарь ячейки крепко пожал Андрею руку:
— Поздравляю! Только не забывай про наши мастерские.
— И я поздравляю, — сказал Петерс. — А забыть — не забудет.
До Триумфальной площади шли вместе. Петерс спросил:
— Ты Алфеева знаешь?
— Который все выкрикивал? Нет, не знаю. Контра!
— Не изучив человека, никогда не торопись с выводами, Андрей, иначе из тебя не получится настоящего коммуниста, а следовательно, и настоящего чекиста. Я узнал, что у Алфеева трое малолетних детей, голодных и раздетых, и жена в больнице. И сам — заметил? — в чем только душа держится. Трудно Алфееву сознательным быстро стать. Помочь ему надо в этом.
— Нас тоже трое было, когда отца на каторгу отправили.
— Люди бывают разные и среди рабочих. Повторяю — это одна и важнейших заповедей чекиста: никогда не торопись с выводами. И даже когда убедишься, что такой-то действительно, как ты говоришь, контра, обязательно выясни: а почему он докатился до этого? Может; быть, настоящий-то враг за его спиной? А этот в чемто не разобрался, поправить его можно, на ноги поставить? Всегда помни, Андрей: мы трудимся ради человека, боремся за человека…