В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
«Академикам» было не до объяснений — считали, проверяли деньги, не подложил ли Погарев в середину каждой пачки «туфту». Потом Восторгов повел Погарева в свой кабинет, разложил перед купцом на диване двенадцать больших церковных серебряных, вызолоченных крестов и показал два драгоценных камня. От крестов Погарев отказался: «Не надобно! Кабы золотые…» — а к камням приценился, рассматривая и так и сяк, даже понюхал. И все сожалел: «Лупу не захватил! Кабы знать!»
В хозяйстве отца Иоанна нашлась и лупа — сильная, десятикратная. Погарев, рассмотрев камешки, нахмурился:
— Вы меня,
— Да что вы! Да разве я позволю, такого почтенного!
— Камни-то фальшивые, как один!
— Господь с вами!..
Поругались, полаяли один на другого. Восторгов оправдывался:
— Я за настоящие приобрел. Вот что значит — неопытность! — И неожиданно предложил: — Прежде чем к коньячку приступим, может, еще товарец поглядите? По нонешним смутным временам весьма необходимый.
— Поглядим-с!
Отец Иоанн выложил новенькие, в масле, наганы.
— Дорого не запрошу — по тысяче рублей. И патроны найдутся…
В дверь тихонько постучали. Тихо, смиренно вошла княгиня Щербатова, справлявшая обязанности экономки. Отец Иоанн глянул на княгиню с привычной нежностью, но расплывшаяся улыбка немедленно спряталась в пышную рыжую бороду — взгляд у княгини был тревожный…
— Там какие-то молодые люди вас спрашивают. Говорят, по нужному делу — из ВЧК…
Андрею Мартынову, никогда до этого не интересовавшемуся историей русской православной церкви, пришлось, и не один раз, побывать в библиотеке Румянцевского музея.
Он узнал, что последним патриархом Московским и всея Руси был Андриан, один из самых злейших врагов Петра Великого, и что Петр упразднил патриаршество и создал святейший синод.
Андрей узнал, что патриархов на Руси не было почти двести лет, так как главой церкви считался царь, и только после свержения самодержавия опять появился патриарх — Тихон.
Кто такой Тихон, как он ненавидит Советскую власть, большевиков, Андрей тоже узнал, но, разумеется, уже не из книг библиотеки Румянцевского музея.
На все вопросы отец Иоанн отвечал кротко и кратко.
— Кто принес вам наганы?
— Не помню…
— Зачем они вам понадобились?
— Не припомню…
— Тогда разрешите записать, что вы их где-то украли?
— Как можно!
— Но тогда кто-то вам их принес? Не с неба же они свалились?
— Да, да, конечно, не с неба…
— Может быть, назовете вашего поставщика?
— Обрисовать могу… Небольшого росточка, брюнет, глаза… Вот глаз я, извините, не рассмотрел…
Андрей перелистывал записную книжку Восторгова. На двух страничках был список фамилий с цифрами: Шестаков — двадцать пять, Бутурлин — пятьдесят, Бантыш-Каменский — сто… Некоторые фамилии обведены красными кружочками, над некоторыми вопросительные знаки. А вот и знакомая фамилия: Артемьев — пятьдесят, и знак вопроса.
Андрей вспомнил Ивана Севастьяновича, пачку «петров», перевязанных синей лентой, и надпись: «Святые деньги». Голос Артемьева: «Кто же из православных не знает отца Иоанна Восторгова… Самый благозвучный оратор. Ровно пятьдесят тысяч, копеечка в копеечку, согласно маменькину духовному завещанию». У Андрея мелькнула дерзкая мысль: «А что, если
— Что же вы с Ивана Севастьяновича Артемьева так мало взяли? Бантыш-Каменский сто тысяч отвалил!..
В глазах Восторгова на мгновение промелькнул испуг, но и этого было достаточно — Мартынов понял, что попал в точку.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — ответил священник. — Какие сто тысяч?
Андрей сообразил, что сейчас не время выяснять подробности — протоиерей напуган, пусть понервничает. «А Артемьева надо допросить еще раз, может быть, он поможет узнать, что же это за список?»
— Добрый день, Иван Севастьянович. Сызнова встретились…
— Видно, судьба уготовила нам такую необходимость, — согласился Артемьев. — Разрешите полюбопытствовать, это по вашему настоянию меня из вятского узилища вытребовали? Я уже не надеялся больше Москву увидеть. Вдруг утром выкликают: «Артемьев, в канцелярию! С вещами!» Ну, думаю, отходил ты, Иван Севастьянович, по матушке-земле. А меня в поезд. Интересно жить, доложу я вам.
Артемьев старался не подавать вида, что напуган. На вопросы отвечал легко, а в глазах тревога: «Зачем я опять понадобился?»
Не выдержал, спросил:
— Я свое получил-с. А теперь, извините за нескромность, по какому вопросу я вас беспокою?
— Меня, Иван Севастьянович, совесть мучает. Помните пачку денег, перевязанную синей лентой?..
— Как же не помнить! Определены на помин души родительницы моей.
— Вот, вот. И до отца Иоанна Восторгова они не дошли, и вина в том моя. А что, если это непростительное недоразумение мы исправим?
Артемьев еще больше насторожился:
— Что это вас, извините, к православию потянуло? Андрей улыбнулся и нанес расчетливый удар:
— После беседы с архипастырем Варнавой. У Артемьева от волнения побелел кончик носа, беспокойно зашевелились пальцы.
— С каким Варнавой?
— Будто не знаете? Да не пугайтесь вы, Иван Севастьянович, вы же сейчас не обвиняемый, а свидетель. На что деньги давали?
— Я же показывал. На поминовение…
— Я вас, Иван Севастьянович, умным считаю… И не могу поверить, чтобы вы на поминовение по маменьке такую сумму отгрохали, тем более что завещание вашей матушки у меня, вот оно, можете посмотреть, и в нем такая цифра не упомянута. Придется эту басню оставить.
Артемьев облизнул пересохшие губы, спросил:
— Я действительно по этому делу лишь свидетель?
— К вам никаких претензий.
— Тогда все, скрывать не буду. Пятьдесят тысяч рублей я приготовил для передачи Восторгову на предмет вызволения бывшего государя императора из Сибири. Прошу отметить — приготовил, но не дал. Да и приготовил в силу шантажа со стороны Восторгова. Он знал, что я хлебушком приторговываю, и пригрозил, что изобличит меня. Я заткнул его ненасытную утробу десятью тысячами, а он еще потребовал. Вины моей тут нет, окромя того, что во благовремение не поставил об этом в известность власти. А Варнава, сволочь, сам вроде курьера между Москвой и Романовыми, а туда же, клевещет на честных тружеников. Распоследняя гадина! Пьяница несчастный! Блудник! Бабий угодник!