В чертополохе

Дорба Иван Васильевич

Эта магнитофонная запись позволяла держать комиссара гестапо на «крючке». Хранилась она в тайнике. Оставалось лишь вырезать ту часть ленты, где, провоцируя Гельма на откровенность, пришлось рассказать скабрезный анекдот о толстом, глупом Геринге, да еще надо было выбросить конец записи, когда в ответ на истерику Ирен вспылил сам и послал ко всем чертям ее, как дуру и бездарную помощницу, болвана Гельма, идиотов в гестапо во главе с Гиммлером и даже маньяка Гитлера…

«Жаль, не успел почистить пленку, не успел: руки не дошли… И теперь пленка точно дамоклов

меч… в руках Хованского. Неужели придется "переквалифицироваться" на Америку? Доллары, конечно, посолиднее марок, но Канарис?… Чувствую, что все должно решиться на днях, не сегодня завтра. Всем нутром чувствую». — И Берендс снова направился к буфету, чтобы прикончить бутылку коньяка.

Наступил вечер, хмурый, зловещий. Белград погрузился во тьму. Часов в десять зазвонил телефон, и незнакомый голос спросил по-сербски:

— То йе стан Берендса? — И на утвердительный ответ повесили трубку.

Так повторялось несколько раз. Нервы супругов напряглись до предела. Хотелось даже удрать из дома, однако надо было дежурить.

Ровно в полночь Ирен отправилась в радиорубку, чтобы принять и передать шифровки.

В этот миг у входной двери раздался звонок. Он прозвучал резко и повелительно, как пулеметная очередь.

«Чужие!» — одновременно подумали супруги.

— Ирен, ступай вниз, в радиорубку.

Берендс, тихо ступая, спустился по мраморной лестнице в вестибюль и, одновременно вытаскивая из заднего кармана крупнокалиберный кольт, заглянул в дверной глазок. Капитан считал кольт самым надежным и безотказным оружием, называл его Колей, Николаем или Николаем Николаевичем. «Мой Николай Николаевич делает дырки величиной с пятак!»

У двери маячила темная фигура, потом раздался негромкий голос:

— Людвиг Оскарович, вы слышите меня, это я, Хованский, дело не терпит отлагательств.

Берендс нерешительно отодвинул засов и повернул собачку английского замка. После выемки он «укрепил дверь» специальным сейфовым замком с секретом. «Хованский, конечно, не один. Пришло время расплаты. Будет вербовать, понимает: немцы скоро займут Белград, и ему понадобится защита. Что ж, поторгуемся», — и отворил дверь.

— Добрый вечер! Уберите пистолет, — сказал Алексей спокойно и даже чуть насмешливо. — Я тут не один.

Берендс посторонился.

— Чем обязан? В такую пору! Мы уже легли. Сейчас комендантский час. Город на военном положении. Я не хочу из-за вас попасть под трибунал, — хмуро проговорил Людвиг Оскарович и подумал: «Начинается!».

— А я хочу спасти вас от худшего: от самосуда.

— Что случилось? — Перед глазами Берендса отчетливо мелькнуло искаженное лицо «шпиона» с широко разинутым ртом, окровавленными волосами.

— Прочтите на стене вашего дома надпись. Утром соберется толпа, люди обозлены, и вам несдобровать. Идите, да захватите хоть половичок, чтобы стереть со стены буквы.

Берендс вышел на крыльцо, сбежал по ступенькам на тротуар. Справа от входа на белой стене в густом мраке можно было все-таки разобрать слова: «Смерть немачкому шпiуну — iупитеровцу!» — Буквы были выписаны масляной краской.

—

Доннер веттер! Как убрать эту проклятую надпись? — простонал Берендс и тут же подумал: «Уж не Хованского ли это рук дело? Психологическая атака! Не пожертвовать ли Ирен? Эта полька начинает вилять».

Услыхав за собой шаги, Берендс оглянулся. К нему через улицу направлялись два человека.

— Мы свои, господин капитан, пришли с Алексеем Алексеевичем, велел вам помочь! Постойте…

Лицо одного из подошедших было знакомо. Приглядевшись ко второму, сухопарому мужчине, Берендс с удивлением и оторопью понял, что тот натянул себе на голову женский чулок. Примерно месяц назад в Белграде было много разговоров о банде «Черный чулок», ограбившей несколько богатых домов, так и оставшейся нераскрытой.

— Что за камуфляж? — спросил он незнакомца.

Тот ничего не ответил.

— На всякий пожарный, Людвиг Оскарович, мы, как и вы, носим маски! — ответил вместо него Черемисов и, подойдя к степе, деловито заметил: — Тащите бензин либо растительное масло и захватите побольше тряпок, сейчас смоем со стены краску. Что означает слово «юптеровац»?

— Не знаю, господин Черемисов, не знаю, — вздохнул Берендс.

— Кому знать, как не вам? Может, все-таки скажете, — усмехнулся Георгий.

«Неужто им известно о "Юпитере"? Ведь они могут при некоторой оперативности разгромить всю организацию. Обезглавить, во всяком случае, если, конечно, не сыграет немцам на руку продажность высоких чиновником и дезинформация великого мастера Канариса. До сих пор так было».

— Не знаю! — сердито выдавил Берендс.

— Ну и ладно, Юпитер, не надо сердиться, нагрянет патруль, и жандармам будете доказывать, кто прав. Пошли! — И вошел вслед за высоким в дом.

Берендс удивился, что Черемисов уверенно направился по лестнице вниз в полуподвальное помещение, И ему, хочешь не хочешь, пришлось последовать за этими двумя. Скованный страхом, он почти машинально взял в руки ведро, бутылку с бензином, тряпки, вышел на улицу и с полным безразличием смотрел, как молодые люди ловко смывают краску со стены.

Через полчаса все было закончено.

Тем временем Алексей обошел все комнаты и, не найдя Ирен, решил, что она либо прячется в комнате для прислуги, откуда в свое время он изъял магнитофонные ленты, либо в полуподвале. Войдя в кухню, он удивился. Дверь в комнату для прислуги загораживал буфет. Алексей оглядел его со всех сторон. У самого низа с тыльной стороны он обнаружил рычажок, к нему был прикреплен тросик.

«Сделано с немецкой аккуратностью, добросовестно, надежно, может быть, даже и хитро, но уж очень по-немецки», — подумал Алексей и начал вертеть ручку рычажка.

Буфет плавно и совершенно бесшумно сдвинулся с места и образовал проход.

Спиной к нему, с прижатыми к ушам наушниками сидела Ирен и, видимо, принимала радиограмму. Почувствовав на себе взгляд, она обернулась и вскрикнула. Потом испуганно уставилась на него и подняла обе руки, словно сдавалась. Алексей заметил, что пальцы у нее дрожат.