В чертополохе
Шрифт:
«Ну вот, — подумал Денисенко, разглядывая аусвайс, — документик наделил нас громадными полномочиями! Сделал маленькими юберменшиками; будем советских людей потрошить. Немцы под Москвой, а мы должны радоваться… Это же трагедия!»
— О чем задумался, Лесик! — прервал его мысли Околов. — Мы с тобой, Гункиным и Ольгским, — он кивнул в сторону, — едем в Витебск.
— Когда?
— Дня через четыре. Надо пройти еще кой-какие формальности. И двинемся. У меня в Витебске живут мать, сестра, двоюродные братья, целый ворох родичей. Хочется их повидать.
— А я? — обиженно, чуть ли не со слезами на глазах спросила Ширинкина.
— Вас, Ариадна Евгеньевна, и вас, Алексей Николаевич, — Вюрглер сначала поклонился Ширинкиной, потом Радзевичу, — я попрошу еще задержаться дня на два
— Следствие? — недоуменно воскликнула Ширинкина.
— Вот именно! Власти вам помогут… — Вюрглер хотел еще что-то добавить, но, встретившись глазами с Денисенко, смешался и умолк. И лишь после небольшой паузы закончил: — Придется узнать, кто мог выдать советским властям ушедших в подполье энтээсовцев.
«Что-то ты, Александр Эмильевич, темнишь. Вы с Брандтом крепко завязаны с гестапо. Втягиваешь их в грязное дело. Впрочем, черт с вами, — раздумывал Денисенко. — Я еду с Околовым в Витебск. Но сестра у Околова не похожа на брата. Она встречалась с Жоржем в Ленинграде в тридцать восьмом году, когда тот прорвался через польско-советскую границу, и обо всем сообщила в советские органы безопасности. Правда, с опозданием на месяц. Пожалела родного брата! Хованский советовал держаться поближе к Околову, он будет возглавлять антисоветскую работу энтээсовцев. А сестру Околова, Ксению, приказал тщательно проверить».
Ширинкина тем временем, улыбаясь, смотрела на Вюрглера, широко раскрыв свои большие серые и словно удивленные глаза.
— А мне Байдалаков поручил… — начала она и осеклась. То, что сказал Байдалаков, она должна была хранить в тайне.
— Вы, Ара, познакомитесь со Львовом, интересный город, а потом вас отправят куда захотите — в Витебск, Смоленск, туда, где будет Околов, — сказал Вюрглер.
— Мы с Арой выполним ваше поручение, Александр Эмильевич! — вмешался в разговор Радзевич. — Я бы хотел поработать вместе с Арой. — А про себя засек: «Что ей поручил Байдалаков? Наблюдать? За кем? За Околовым, за Ольгским, Гункиным или за мной? Надо с ней ухо востро держать!»
— Да, вас можно объединить с Арой! — Вюрглер поднял свою рюмку: — Выпьем за боевое крещение! Перед нами великая задача! Мы скоро станем управлять Россией! Немецкие войска прокладывают нам дорогу на Родину, а мы проложим путь к сердцу народа…
Разошлись по комнатам далеко за полночь. Денисенко, Гункин и Радзевич устроились в гостиной на диванах. Молча улеглись, потушили свет. И каждый погрузился в мир своих мыслей и чувств.
«Зачем ты живешь, Алексей? — думал Денисенко. — Ради славы? Нет! Из тебя не получится вождь, твои фотографии, подобно байдалаковским, не будут распространяться среди "народа". Не выйдет из тебя и настоящего разведчика, как из Околова, не получится журналиста или талантливого писателя, или артиста. Двадцать лет ты прожил вне своей Родины, получил образование, тебя воспитывали и учили люди, чуждые этой Родине, потому и ты сам ей чужд, но все-таки тебя тянет какая-то неведомая, неодолимая сила, которая называется ностальгией, — ее так просто не объяснишь. И чувство любви к Родине обостряется, становится самопожертвованным, когда она в опасности, когда она зовет тебя. И ты бросаешься на ее зов, подобно тому, как настоящий мужчина бросается на крик женщины или ребенка!… И как могут эти, да и многие другие эмигранты… Мерзавцы!»
Денисенко вспомнил, как перед отъездом из Берлина, прощаясь с Граковым, он услышал от него содержание «записной книжечки» Георгиевского.
«Речь о том, — рассказывал Александр Граков, — что русская эмиграция разделилась на два лагеря: на пронемецкий и антинемецкий. К сторонникам "великого рейха" отошли "монархическое объединение", возглавляемое в Югославии бывшим вице-губернатором Петром Скоржинским, "Русский национальный союз участников войны" во главе с генералом Антоном Туркулом и Петром Багратионом; "Русский охранный корпус", который сейчас формирует генерал Скородумов; "шкуровцы" во главе с генералом Андреем Шкуро; так называемые "штабс-капитаны",
Все уже спали, а Денисенко в темноте глядел в потолок. «Эмиграция раскололась. Но этого мало! Родина ждет от нас действия! Мы выжидаем, а нужно бороться!»
Мысленно перенесся он к родным местам, на Кубань. Мать, отца, братьев и сестер он представлял себе почему-то такими, какими видел в далеком детстве. «Мама, мама, идет твой сын по страдному пути, так велит совесть!» «Забудь о карьере, о славе, о личной выгоде! — говорил себе Денисенко. — Думай лишь о том, как подороже продать жизнь ради спасения Родины и народа. Околовы жестоки. И ты будь таким "фюрерам" противовесом. Будь с ними жестоким!»
Заснул он только под утро.
Глава шестая.
«В КРУГЕ ПЕРВОМ»
Нет, лучше гибель без возврата,
Чем мир постыдный с тьмой и злом.
Чем самому на гибель брата
Смотреть с злорадным торжеством.
1
Ксению разбудил настойчивый звонок. «Неужели эвакуация?» — подумала она, прислушиваясь, как мать в соседней комнате, шлепая туфлями, направилась в прихожую и сонным голосом начала переговариваться со стоявшим по ту сторону двери человеком, в котором Ксения узнала служителя больницы Игната. «Значит, все-таки эвакуация, мы сдаем Витебск!» — заключила она, продолжая лежать с закрытыми глазами, словно решая трудную задачу.
Мать отворила в комнату дверь, подошла, присела на постель и тронула за плечо.
— Вставай, Ксюша, Игнат приходил, велено в больницу явиться: раненых после ночного артобстрела привезли. Неужто немцы город возьмут? Не дай, Господи!
— Мама, ты ведь знаешь, что еще вчера в облздраве мне поручили организовать у нас на Марковщине туберкулезный диспансер и возобновить работу амбулатории при фабрике. Мероприятия советских органов направлены на прекращение в городе нездоровой паники. Отобьют фашиста, еще как отобьют!
— Отобьют, говоришь? — с сомнением покачала старуха головой. — Дай-то, Господи! Чего только на своем веку видеть не довелось! Пойду завтрак готовить.
— Не беспокойся, я в больнице поем, — и Ксения начала одеваться.
Вскоре она уже шла по дорожке к мостику через Витьбу. Был жаркий тихий день. Пряно пахла липа. Мирно жужжа, в воздухе носились пчелы. После многодневной засухи речка совсем обмелела, превратившись в ручеек, перетекавший из лужицы в лужицу. Свернув на Смоленскую, она заспешила было к трамвайной остановке, но остановилась. Екнуло сердце, на душе стало тревожно. Женщины, старики, подростки и дети (мужчин было мало) с узлами, корзинами, чемоданами с озабоченными лицами шли в сторону Замковой улицы.