В чужом небе
Шрифт:
А вот это была ошибка. Я только ободрал костяшки о металлическую маску, закрывающую нос и рота врага. Лысый же в ответ ударил меня с такой силой, что на ногах я удержался только благодаря тележному борту. Я схватился за него руками, быстро подтянулся и пнул врага обеими ногами. Конечно, на нормальный удар это никак не тянуло, но я хотя бы оттолкнул его, не дав уже занесённой левой руке врезаться в меня. Пальцы её были скрючены на манер птичьих когтей, как будто мой враг собирался вырвать мне сердце. И почему-то мне казалось, именно так
От моего пинка лысый покачнулся. Рука его прошла мимо. Скрюченные пальцы схватили воздух. На мгновение он потерял равновесие.
Я воспользовался этой возможностью. Рывком выдернул нож у него из живота. Быстрым движением полоснул по лицу. Сталь клинка проскрежетала по стали маски. В разные стороны брызнули искры. Но и плоть врага мне удалось достать. Теперь через всё лицо его шёл длинный кровоточащий разрез. Жаль, глаза не задел!
Лысый снова попытался достать меня левой рукой. Но я отмахнулся от него ножом, заставляя отступить. Он отдёрнул руку, будто обжёгся. А следом ринулся на меня с каркающим криком. В своём распахнувшемся плаще он больше всего напоминал громадного ворона.
Перехватив нож, я глубоко всадил его лысому под мышку. Но это и всё, что я успел сделать. Отступать он уже не собирался, несмотря ни на что. Мы оба повалились в телегу, прямо на кучу барахла, под которым прятали меня. Я изо всех сил молотил лысого левой рукой по голове. Правой же крепко сжимал нож, по самую рукоять всаженный под мышку врагу. Его кровь лилась на меня ручьём. К счастью его правая рука оказалась зажата между нашими телами. Лысый отчаянно пытался освободить её. И при этом тянулся к моему горлу левой.
В Хаджитархане я какое-то время учил местную борьбу. Не помню уж как она называется, но из всех уроков я усвоил её главный принцип. Кто борется только руками - всегда проиграет. Бороться надо всем телом.
Когда враг мой дёрнулся в очередной раз в попытке освободить правую руку, я улучил момент и, извернувшись всем телом, сбросил его с себя. Лысый полетел с повозки. Я как мог крепко сжал пальцы на рукоятке ножа, но та была скользкой от крови и я не смог удержать её. Да и клинок засел слишком глубоко в теле лысого.
Я спрыгнул с телеги, но лишь для того, чтобы увидеть своими глазами - ничего хорошего меня не ждало. Потому что вокруг стояли чоновцы с оружием наготове. Их командир со шрамом, идущим через лоб и правую щёку, криво усмехался, став похожим на разбойника с большой дороги. Его револьвер смотрел мне прямо в грудь.
Рядом с ним стояли другие чоновцы. Все с оружием наготове.
На земле валялись кучки хвороста и лапника, из них явно собирались сложить костёр. Но кроме них в грязи лежали ещё беспорядочно тела народармейцев в грязных шинелях. Почти все они сжимали в мёртвых руках винтовки.
Теперь я вовсе перестал понимать, что тут происходит. Чоновцы перебили народармейцев, которые охраняли повозку, где прятали меня. Что же такое твориться здесь, на Севере? И
– Ты лучше не дёргайся, - сказал, отвлекая меня от посторонних мыслей и возвращая к реальности, чоновец с револьвером и шрамом через всё лицо.
– Может быть, тебе не особенно больно будет гореть.
По одному моему взгляду, наверное, становилось ясно - я угадал свою незавидную судьбу. И чоновец решил не скрывать её от меня.
– Хоть пристрели меня перед тем, как в костёр кидать, - бросил я, чтобы хоть немного потянуть время.
– Могу, - пожал плечами чоновец, - да тебе это не сильно поможет.
И следом он без предупреждения нажал на курок. Трижды. Револьвер выплюнул мне в грудь три пули одну за другой. Даже дёрнуться не успел, как они впились в меня, разрывая плоть и ломая рёбра. Боль и холод были мне слишком хорошо знакомы. Я рухнул на колени, затем и вовсе упал на четвереньки, больше не ощущая кожей холод грязи.
Вот только темнота, а с нею и смерть не спешили приходить.
– Не помрёшь ты легко, - раздался, словно издалека голос чоновца.
– Чтобы убить такого, каким ты стал, надо сжечь тело. Ничего остаться не должно кроме костей.
И тут во мне словно пружина распрямилась.
Прямо с земли я прыгнул на чоновца. Врезался в него всем телом. Вырвал из руки револьвер. И всадил пулю прямо в его лицо, на котором застыло недоумение. Шашку выхватить у него из ножен я никак не мог. Пришлось довольствоваться револьвером с почти опустевшим барабаном.
Остальные чоновцы, похоже, не слишком верили в моё бессмертие. Они заметно расслабились, когда я рухнул в грязь. И за это им дорого пришлось заплатить. Стрелять я научился очень хорошо. Слишком часто от этого зависела моя жизнь.
Я перекатился вперёд, встал на одно колено. Дважды выстрелил, выпуская последние пули из револьверного барабана в грудь ближайшего чоновца. Тот дважды дёрнулся и начал заваливаться вперёд. Вскочив на ноги, я отшвырнул бесполезный уже револьвер, схватил карабин, что он продолжал сжимать в пальцах. Выдернуть его было делом считанных секунд. Но за эти секунды опомнились остальные чоновцы. За моей спиной защёлкали затворы.
Я толкнул на них мёртвого товарища. Вскинул карабин - и всадил пулю почти наугад. Отработанным движением передёрнул затвор. Выстрелил снова. Прыгнул назад, к телеге. Она давала хоть какое-то прикрытие. Да только очень скоро из-за неё должен появиться лысый в плаще штурмовика. Я сомневался, что сумел прикончить его.
В тележный борт врезалась пуля. За неё ещё одна. Потом ещё и ещё. Чоновцы принялись палить по мне. Я выстрелил ещё раз, вообще не целясь, и нырнул под телегу. Она обеспечивала хоть какое-то прикрытие от вражеских пуль. Выскочил с другой стороны.