В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина
Шрифт:
Кострулев заставил себя встать и, осторожно ступая, направился в сторону полярной звезды.
Дверь открыл полысевший скрюченный мужичок на деревянной ноге. Все правильно, кто еще может обитать в подвалах старых лачуг на Абельмановке.
— Петюня? Это ты?
— Я, Кутила. Хорошо тебя хлестануло.
— Был Кутилой. Теперь пацаны из ремеслухи меня прозвали Костылем. Я не обижаюсь.
— Чему учишь ремесленников?
— Сторожем пристроился. Пока держат. Заходи.
В маленькой
— Чифиришь?
— На водочку-то не хватает. — Кутила улыбнулся, показав три последних зуба.
Кран с холодной водой находился тут же, в комнате, Петр сполоснул кружки. Выпили по первой.
— Сколько тебе влепили, Шурик?
— Трешник. Из зоны прямиком на фронт, в штрафбат. Там ногу и потерял. Легко отделался. А ты где чалился?
— В Туруханском крае. Война мимо нас прошла, только инвалидов и трупов тоже хватило. Уцелели немногие, до амнистии дожили единицы.
— Ты мужик жилистый.
— Долгий жив?
— Шоферит в потребсоюзе. Все такой же, не изменился. С войны орден приволок, начальника штаба возил. Одной контузией отделался, оглох, но по губам все понимает.
— Глухой шофер?
— Бывший командир его пристроил.
— Да, помощничков из вас не выйдет.
— Хочешь кассу взять?
— Хочу саквояж найти, башли нужны. Войну мне объявили, а с голыми руками на танк не пойдешь.
— Оружия в Москве хватает.
— Нет, Шурик, стрелять я не собираюсь. Оружие, оно разное бывает. Деньги тоже оружие, если правильно ими распорядиться.
— Не брат ли твой?
Кострулев насторожился. Разлил водку, выпили еще.
— А что ты о моем брате знаешь?
— Обыск у меня делали после тебя. Ясное дело, саквояж в твоем доме не нашли. Куда же он делся? О том, что ты золотишко Ивану сплавлял, мы давно знали, только виду не подавали. Логика простая: Машку кто-то убил, тебя взяли, обыск ничего не дал. Вывод: саквояж не нашли. Квартиру опечатывать не стали. Ключи есть у Ивана, значит, он должен прийти и взять саквояж. Так ведь? Для вида и вещи забрал бы, память о матери. Но Иван не приехал. Долгий за твоим домом наблюдал. Рабочие на свалку все вынесли, а дворники растащили по своим норам.
— Иван не хотел светиться.
— Из-за таких-то денег? Брось, Петюня, он за копейку удавится. Жену бы прислал, все же сестра умерла. Машу из морга — и на погост, даже поминки не устраивали. Как нерусские.
— И Долгий все это видел?
— Три месяца по пятам за Иваном ходил. Тому хоть бы хны. Жил припеваючи. Рестораны, бабы, друзья. Все люди солидные, не шантрапа.
— Что Долгий узнать хотел?
— Тебя три месяца на Таганке мариновали, Иван два раза у следователя был. Долгий думал, он свидания добивался, чтобы выяснить, где саквояж заныкан. Нет. Иван к тебе не пошел. А мог бы. Вот он и решил, что Иван уже получил саквояж, и зачем ему делиться, когда все самому хапнуть можно.
— Дружков Ивана Долгий запомнил?
— А то как же, их фотомордии в газетах появлялись, не крупным планом, конечно. Но в этом году, когда де Голля в аэропорту встречали, в число делегации входили. Газетку Долгий мне показывал.
— Дашь адресок Долгого?
— Конечно, дам. Он мужик надежный, несмотря на то, что глухой, не подведет. Может, и меня не забудете.
— Я о вас и не забывал, Шура. Только, видишь, что с нами жизнь делает. Вояки из нас никудышные, но долю свою с саквояжа мы обязаны получить. И получим.
— Раз ты сказал, так оно и будет. Говорят, Кандыба на волю вышел, понадобятся люди, он тебе не откажет.
— Сам справлюсь.
Прошло четыре дня. Кострулев успел повидаться с Долгим и узнал от него немало интересного. За семь лет многое изменилось, послевоенная Москва жила по другим правилам, чужакам и гастролерам в столице делать нечего. На пятый день Петр встретился с братом в ресторане. Иван успел изрядно нализаться до его появления и лобызался с какой-то красоткой, от которой за версту несло приторными духами.
— Не обижайся, Петя, малость не рассчитал.
— Поговорить бы надо.
— Говори при ней, она дурочка, в мужских разговорах не рубит.
— Ты Лёльку удочерил?
— А что делать, Петро? Ребенку в школу надо было идти. Я ее в нашу, в наркомовскую устроил. Там анкета, Петя! С улицы не берут. Вот я и записал Лёльку на себя. — Он глянул на ручные часы. — Вот. Через час поезд. Ирка собралась ехать в «Артек», боится, ты Лёльку выкрадешь.
— Родную дочь не выкрадывают, но об этом не сейчас. Ты мне деньги обещал.
Иван опять глянул на часы.
— Хочешь свои вернуть? Мне чужого не надо. Они у этой стервы лежат мертвым грузом. Она думает, я не знаю. Дура. Я все знаю. У меня ключи от ее квартиры есть. Это же я ей квартиру сделал, она со мной не живет.
— Ты о ком?
— О жене.
— Говорил мне другое, мол, поживи на даче, Ирина не хочет тебя видеть.
— Правильно. Зачем собак дразнить. Придет, все, что надо, заберет и сваливает, разводом меня пугает.
— Где деньги?
— В гостиной под паркетом. Четыре дощечки под ковриком, а коврик под столом. Могу ключ дать. Забирай, твое, сама Ирка тебе ничего не отдаст.
— Под паркетом все не поместится.
— Другого тайника я не знаю. Бери, что есть, а то и этого не будет.
— Адрес.
— Цветной бульвар, шесть, второй этаж, квартира восемь. Гостиная прямо перед тобой. Не торопись, дай ей уехать. Тут минут двадцать пешком.
— Окна?
— Окна во двор выходят, в палисадник. Вишневые шторы из плюша. Шесть окон подряд справа от водосточной трубы — кухня, гостиная и спальня.
Иван достал ключ и положил на стол.
От «Арагви» до Цветного бульвара рукой подать, и Кострулев не стал торопиться. Вечер был теплым, моросил мелкий дождичек, но он Петра не смущал, смущал благородный порыв брата. Правильно о нем Кутила сказал: «Такой за грош удавится». Скорее всего, Иван напуган. Зачем свои отдавать, если чужие есть. И как он удержался, зная о тайнике, не разорил его? Ирину боится? Возможно: разведенный дипломат уже не дипломат, довел бабу до ручки, не выдержала. Хорошо придумал Иван. Деньги пропадут, будет на кого свалить. Ирина без денег — пустое место. В милицию жаловаться не пойдет. А Иван двух зайцев убьет — брату заплатил, жену усмирил… Ловко!