В дальних водах и странах. т. 2
Шрифт:
Из магазинов на Куриоз-стрит самыми знаменитыми считаются Шобей, Тамайя и Мусачио. Первый торгует шелковыми изделиями и вышивками собственной мастерской, но тоже исключительно для европейских потребителей и, в особенности, потребительниц. Здесь можно найти всевозможные платки, шали, шарфы, пеньюары, платья, мантильи, подушки, экраны и прочие подобные вещи, прелестно и с большим вкусом вышитые шелками: работа всегда самая тонкая, но исключительно по японским рисункам, что и составляет ее оригинальную прелесть. Тамайя славится своими лаковыми изделиями: в особенности матово-золотым лаком (так называемый сальвокат) с прелестною миниатюрною живописью золотом же разных тонов и оттенков. Вещи, вышедшие из его мастерской, ценятся знатоками очень высоко: они всегда отмечены особым шифром этого мастера. Магазин Мусачио торгует всевозможными товарами антиквариата как древними, так и новейшими, по всем родам и отраслям японского искусства. Это целая выставка, где непременно следует побывать, и неоднократно, чтоб получить понятие вообще о японском искусстве в применении его к утилитарным целям. Подобные же вещи можно найти и в европейском участке, в немецком магазине Куна, который отличается превосходным выбором и в состоянии угодить самому тонкому знатоку и любителю; но там они стоят по крайней мере в пятеро дороже, чем у Мусачио, хотя и этот последний вовсе не дешев. Вообще японская часть Иокогамы, а Хончо-дори в особенности, торгует всевозможными японскими поделками, имея в виду исключительно европейских и американских покупателей. Это даже, можно сказать, — главная специальность японской торговли в Иокогаме; поэтому из желания угодить на всевозможные вкусы здесь во множестве встречаются предметы европейского потребления, сделанные японцами на европейский лад: кофейный, чайные и столовые сервизы, лаковые столы и стулья, ящики для сигар
Слово Иока-гама — составное: оно значит через берег. Этим именем называлась ничтожная рыбачья деревушка на косе, шедшей от подножия холмов Бетен в направлении с северо-запада к юго-востоку, между морем и материковым болотом, до подножия Сен-гиямы (Блуфф). Теперь едва ли уже остались следы тех бедных рыбачьих хижин, что ютились тут до возникновения нынешнего города. На месте прежней Иокогамы белеют теперь японские домики, но уже не рыбачьего, а торгового характера. Пята Иокогамской бухты превратилась в небольшое озеро с тех пор, как ее отрезала от моря искусственная дамба, понадобившаяся для рельсового пути, и по мере того, как возникала Иокогама европейская, разрасталась и бывшая рыбачья деревушка, подвигаясь позади европейской части все более и более к юго-востоку, пока наконец не охватила собою с трех сторон весь параллелограмм, отведенный европейцам, примкнув непосредственно к противному берегу окружающего его канала. Этому разрастанию предшествовало проведение каналов, способствовавших быстрому осушению болота. Отрезанные от моря дамбой на северо-западе японские дома, кумирни и лавки продвинулись теперь к самому морю с юго-восточной стороны, между каналом и подошвой Блуффа, а на вершине последнего они уже отчасти перемешались с европейскими постройками. Словом, теперь это целый туземный город с шоссированными улицами и переулками, соединенный с европейским параллелограммом несколькими перекинутыми через канал мостами. По переписи 1879 года японское население Иокогамы вместе с Канагавой простирается до 67.499 душ.
Возникновение европейской Иокогамы относится к 1859 году. В силу договоров, 1-го июля означенного года должны были открыться для иностранной торговли порты Нагасаки, Хакодате и Канагава. Но когда наступил назначенный срок, японское правительство неожиданно предложило европейцам вместо Канагавы другой порт, нарочно устроенный для них по соседству, двумя милями ниже. Действительно, европейцы нашли там и каменную набережную, и портовую пристань с брекватером[49], и гранитные лестницы, спускающиеся в море, и канал, облицованный камнем, и обширную таможню, и даже временные бараки для контор и складов — все это возникло там, как по щучьему велению, в самый непродолжительный срок, нарочно устроенное к назначенному времени руками самих японцев, тогда как в Канагаве ровно ничего еще не было приготовлено. Сделано это было, конечно, не без задней мысли: японцы, с помощью вырытого ими канала, обратив Иокогамский параллелограмм в остров, рассчитывали, опираясь на господствующие высоты, создать из него для своих новых "друзей" вторую Дециму и поэтому оставили только один проезжий мост на пути к Канагаве, заградив его, по обыкновению, рогатками; остальные мосты были все пешеходные и все без исключения охранялись военною стражей, якобы для безопасности самих европейцев; в то же время на Канганавском берегу был устроен ими новый форт, который мог анфилировать своим огнем всю Иокогаму. Причиной замены Канагавы Иокогамой они выставили то, что рейд в этом, месте лучше и глубже, чем где-либо, и в этом отношении они нисколько не солгали: промеры, сделанные несколькими европейскими судами, вполне подтвердили безусловную справедливость сего аргумента. Тем не менее, поняв истинную причину японского предложения, представитель Англии, сэр Ротерфорд Элькок, вместе с дипломатическими агентами некоторых других держав, заупрямились и стали домогаться открытия именно Канагавы, ссылаясь на букву договора. Но европейские купцы, понаехавшие сюда ко дню предполагавшегося открытия порта из Шанхая, Батавии и Сан-Франциско, нашли, что им вовсе не выгодно дожидаться с готовыми товарами решения спорного вопроса путем новых переговоров и, помимо своих дипломатов, самовольно сгрузили товары в иокогамские склады и заняли временные конторы. Таком образом "совершившийся факт" и порешил сам собою вопрос о бытии Иокогамы. Но сделать из нее вторую Дециму не удалось правительству сегуна: когда выведенное из терпения наглостью европейских торгашей и их дипломатических представителей оно объявило им, что микадо приказал сегуну прекратить с ними всякие сношения и закрыть иокогамский порт, французы с англичанами, встретив это заявление смехом, в ответ на него высадили в Иокогаме свои войска, укрепили Блуфф, а военные их суда приготовились бомбардировать Иеддо и Канагаву. Японцы уступили и, в конце концов, должны были согласиться на требование дипломатов, во-первых, чтоб охранение Иокогамы было предоставлено европейским адмиралам, "которые примут меры предосторожности по собственному усмотрению"; во-вторых, чтоб японское правительство вывело свои войска из района "договорной территории", и наконец, чтоб европейские военные патрули могли делать военные обходы за пределы территориальных границ, назначенных трактатами для иностранцев. Это случилось 24-го июля 1863 года, и с тех пор положение европейских эксплуататоров и плутов в Иокогаме стало уже на твердую ногу. Таким-то образом на гостеприимство сегуна, на его дружескую готовность вступить с Европой в дипломатические и торговые сношения, эта Европа ответила ему наплывом в открытые порты жадных торгашей и мазуриков и затем, защищая их права на бессовестную эксплуатацию японского казначейства, кончила насилием в виде высадки войск и занятия командующих пунктов. Это прославлялось газетами, как победа цивилизации над варварством.
Вслед за европейцами начался наплыв сюда и сынов Небесной империи, которых теперь в Иокогаме, по переписи 1879 года, считается 2305 человек; но наплыв этот продолжается чуть не ежедневно: каждый пассажирский пароход, приходящий из Шанхая и Гонконга, привозит и партию китайцев. Здесь они (как и повсюду, впрочем) сразу же стали захватывать в свои руки всю мелкую торговлю, которая со временем, по всей вероятности, и перейдет к ним всецело: они же держат и меняльные лавочки, и большую часть кабачков, опийных курилен и иных вертепов, равно как без китайца в качестве фактора или компрадора (род артельщика) не обходится ни один банкирский и торговый дом в Иокогаме; словом, здесь они играют такую же роль, как жидки в нашем Западном крае и Польше, с тою разницей, что в них неизмеримо больше чувства собственного достоинства. Китаец высок ростом и плотен, нередко даже толст, ходит с развальцем, поглядывая на всех с улыбкой самодовольства и несколько свысока, словно чувствует свое китайское превосходство надо всем остальным человечеством и, вероятно, в силу этого сознания, никогда не изменяет своему национальному костюму. Здесь китайское, почти исключительно мужское, население выделилось в особый квартал позади европейской части, в юго-восточном углу города, перенеся в него и все свои специфические запахи и грязные привычки. После китайцев большинство иокогамских обитателей европейской расы составляют англичане, затем идут американцы и немцы. Французов, голландцев, итальянцев и людей прочих национальностей здесь вообще немного; в них замечается даже, сравнительно с прежним, некоторая убыль, но зато немецкий элемент усиливается с каждым годом. Здесь уже немало немецких домов, образовался отдельный немецкий клуб, госпиталь, даже ученое общество, независимо от такового же
Тот же порядок постепенности, какой замечается в количестве иокогамских обывателей по национальностям, наблюдается по числу морских тонн и в коммерческих флагах: впереди всех идет флаг английский, за ним американский и германский, а затем уже следуют французский, голландский и прочие. Немцы пока еще мало ввозят продуктов собственно немецкой промышленности, а занимаются главнейшим образом перевозкой английских и швейцарских товаров: но зато их суда более других плавают между Иокогамой, Хиого, Нагасаки и Шанхаем, и коммерческий флаг их развевается решительно во всех ныне открытых, даже самых отдаленных и наименее посещаемых портах Китая и Японии. Впрочем, в торговых здешних сделках пока еще господствуют лондонский и ливерпульский рынки, которые в особенности устанавливают цены на шелк. По словам барона Гюбнера[51], значительная часть японских шелков, предназначаемых для французских фабрик, в первой половине семидесятых годов отправлялась на пароходах в Марсель, но оттуда проезжала через Францию в Лондон и Ливерпуль, и только там уже их покупали из английских рук лионские фабриканты. Теперь этот порядок дел уже изменился, и все наиболее крупные французские фабриканты имеют здесь своих собственных агентов по закупке шелка; этому примеру последовали и итальянцы. Япония берет пока лишь бирмингамские и манчестерские товары, американцы же ввозят из Орегона и Калифорнии строевой лес и муку, а в обмен вывозят чай, потребление которого очень распространено в Тихоокеанских штатах. Вообще торговля с Японией, вопреки блестящим надеждам пятидесятых и шестидесятых годов, идет вовсе не бойко: в ней ощущается даже некоторое угнетенное состояние, и это потому, что потребности японцев весьма ограничены. По таможенным данным 1880 года, весь ввоз в Иокогаму, играющую роль столичного порта, простирался до 26.343.108 долларов, а вывоз до 18.577.913 долларов. Главный предмет ввоза — котонады[52], а вывоза — чай и шелк.
Склад жизни в Иокогаме совершенно английский, вроде гонконгского, и уличный язык ее тоже английский. К часу дня на улицах замечается некоторое оживление, так как в это время все деловое население европейского участка отправляется завтракать, либо домой, на Блуфф, либо за table d'h^ote в гостиницы, где обыкновенно собирается вся холостежь и молодежь торговых домов и учреждений; к двум часам они уже снова за конторками; затем все опять затихает до пятого часа, когда конторская деятельность прекращается. Около пяти часов на Баунде и на Блуффе появляются гуляющие. Одни смотрят группами на любителей в темных токах и полосатых фланелевых фуфайках на рейде, другие глазеют на разных мисс Мери и мисс Нелли, разъезжающих с грумами в вычурных экипажах по шоссе, где в то же время появляются разные джентльмены на пони и на велосипедах — это преимущественно офицеры с морских судов, которые устраивают на берегу тоже своего рода гонку, стараясь догнать и обогнать "этих дам". Такие развлечения продолжаются часа два, пока не настанет время переодеваться во фраки к обеду. Затем опять водворяется на улицах тишина и пустота до одиннадцати часов ночи, когда на Мейн— и Куриоз-стритах появляется немалое количество дженерикшей, увозящих подгулявших за обедом холостых джентльменов и моряков в Кингаву, где их день заканчивается оргиями в туземных ганкиро. Семейных людей в Иокогаме немного: это преимущественно солидные представители солидных фирм, живущие, можно сказать, замкнуто для посторонних, в тиши своих семейств, в хорошеньких коттеджах на Блуффе, и не они сообщают тот несимпатичный тон иокогамской жизни, какой господствует на улицах этого города.
* * *
Сегодня (4 декабря) барон О. Р. Штакельберг и лица его штаба вместе с командиром "Африки" Е. И. Алексеевым, собравшись к полудню на железнодорожном вокзале, отправились с первым отходящим поездом в Токио, с целью представиться нашему посланнику К. В. Струве и его супруге. В русском посольстве мы были приняты с полным радушием и получили любезное приглашение посещать его почаще. Визит наш продолжался около часа, после чего мы немедленно же возвратились в Иокогаму. Я не стану описывать Токио, так как видел только незначительную часть его, да и то мимоездом. Зато на возвратном пути можно было вдосталь любоваться на предместья и окрестности этого города, лежащие по сторонам железной дороги, где сельские виды, один лучше другого, то и дело сменяют друг друга. Этот путь я и опишу теперь.
Дорога узкоколейная в два пути: вагоны вроде наших конок. Разницы между первым и вторым классами только в том, что в первом скамейки обиты красным сафьяном, а во втором на них натянута обыкновенная камышовая плетенка. Японская публика ездит исключительно во втором, предоставляя европейцам платить вдвое за удовольствие посидеть в течение сорока минут на красном сафьяне. Расстояние всего пути между предельными пунктами около двадцати шести верст. Вокзалы в Иокогаме и Токио обширны и отстроены по-европейски. Пассажиры двух первых классов ожидают первого звонка в одной зале, по середине которой стоит диван с сиденьем на обе стороны. Сторож, приставленный к дверям и одетый по-американски, с нумерованною плоскою шапочкой на голове, при входе европейца предупредительно указывает ему на левую сторону комнаты, а при входе японца — на правую. На стене левой половины вывеска гласит, что здесь находится "I класс", и точно такая же вывеска на правой половине служит указателем "II класса". Границей между тем и другим является двусторонний диван, не препятствующий, однако, публике смешиваться между собой, и японцы, таким образом, могут сколько угодно греться у пылающего камина, который составляет преимущество половины I класса.
Буфет находится в особом помещении, но там можно получить только саки, пиво и чай по-японски и разные сласти, а из закусок одни печеные яйца, которые желающим предоставляется кушать без соли и без хлеба. В главной общей зале устроены две или три лавочки, где в одной продаются японские стеганые тюфячки, одеяльца и дорожные подушки, а в других разные галантереи, шарфики, пледы, платки, перчатки, трости, табак и газеты.
Но вот по второму звонку мы садимся в вагон и по третьему тихо трогаемся с места. Миновав главную станцию с ее мастерскими, сараями и рядами всяких вагонов, поезд, следуя к югу, вступает в предместье Сиба или Шиба (выговаривается и так, и этак). Направо — канал, обложенный диким камнем, налево — взморье, с которым канал соединяется несколькими поперечными протоками: и там, и здесь стоят рыбачьи лодки и обыкновенные перевозные фуне. Над каналом тянется почти непрерывный ряд деревянных японских домиков с галерейками, где подвешены ряды красных и белых бумажных шаров-фонариков. На набережную иногда выходят поперечные, совершенно прямые, шоссированные улицы, правильно идущие в направлении к западу и обставленные точно такими же легкими деревянными домиками. За ними, на западе, над множеством крыш и садиков, развертывается на последнем плане декорация Сибайских холмов и обширного старорослого парка. Вот на взморье открывается шесть фортов, построенных среди вод на искусственно возведенных каменных фундаментах и защищающих на форватере доступы к Токио с моря.
Взморье во время прилива подходит к самому полотну железной дороги, при отливе же воды отступают далече, обнажая плоское иловатое мелкодонье, которое в эти часы завоевывается множеством сборщиков и сборщиц морских съедобных ракушек. Весь этот люд, и стар и млад, засучив повыше штаны, а то и вовсе без оных, в коротеньких синих распашонках, с плетеными корзинами в руках, торопливо и весело отправляется на свой кратковременный промысел и целыми стаями усеивает на далекое расстояние все отмелое взморье, где бродят голенастые цапли и местами беспомощно торчат повалившиеся на бок фуне и джонки. В прежнее время прибрежное население хаживало на этот промысел просто в костюме праотца Адама, но это очень шокировало леди Паркс, жену английского посланника, по настоянию которого правительство запретило ракушникам появляться на взморье без одежды. Вот Сибайские холмы подходят все ближе и ближе к дороге, вдоль которой все еще тянется облицованный камнем канал. На его набережной появились теперь премиленькие японские дачки и зеленые садики, где виднеются местами, вроде монументиков, каменные фонари и гранитные столбики. Тут же, параллельно железному пути, тянется шоссе, ведущее из Токио в Канагаву, — это часть Токаидо, великой государственной дороги, которая прорезывает весь Ниппон с юга на север. Наконец, железный путь врезывается в глубокую выемку в подошедших близко к берегу холмах, от 150 до 200 футов высоты, где на крайней вершине высится дом какого-то князя (даймио), чуть ли не Сатцумы, построенный уже в европейском стиле, — и затем наш поезд тихо приближается к станционной платформе.