В дебрях Африки
Шрифт:
Блохи здесь в таком несносном количестве, что я принужден был поставить свою палатку среди улицы, чтобы можно было спать.
13 ноября, обходя нашу походную деревню и осматривая, в каком положении люди, я был поражен усердием, с которым они предавались еде. Почти каждый человек или толок в ступе кукурузу, или растирал в муку сушеные бананы, или просто сидел с полным ртом и сосредоточенно жевал что-то своими чудесными белыми зубами, стараясь нагнать потерянное за время вынужденного поста в сентябре, октябре и ноябре.
Камис воротился 14-го числа и пригнал откуда-то большое стадо коз. Он был настолько любезен, что и нам пожертвовал шестнадцать штук.
Но, хотя он для этой цели имел с собой совершенно достаточное число вооруженных людей собственная, его глупая жадность испортила все дело, так что он по своей же неосторожности потерял троих товарищей, сраженных ядовитыми стрелами. Как только где-нибудь встречалось стадо коз, Камис мигом забывал свои мирные обязанности, посылал своих маньемов ловить их, а наших людей удерживал при себе. Вследствие такого маневра наши люди вернулись целые и невредимые и ни разу не были замешаны в эти хищнические набеги. Возвращаясь в нашу деревню и крепко досадуя на потерю троих наилучших и наиболее энергичных своих товарищей, Камис повстречал на дороге Борио и, не говоря ни слова, схватил его и взял в плен.
Потом, придя на место, он распорядился, чтобы вождя немедленно удавили в отместку за гибель его людей. Я, случайно узнав об этом, тотчас послал стражу, чтобы насильно отнять Борио у Камиса, спрятал его до времени в хижине и велел сидеть смирно, покуда Камис не уйдет восвояси.
Мы отдыхали и роскошничали. Съестных припасов оказалось здесь такое множество, что мы спокойно могли бы остаться тут на полгода, не рискуя голодать.
Я уже начинал замечать перемену в нас самих и в подчиненных. В лагере стало шумнее, и раза два я слышал попытку спеть песню. Однако голос еще был надорванный, и пение отложили до более благоприятного времени.
16 ноября в 3 часа пополудни явился мистер Джефсон, блистательно исполнивший возложенное на него поручение. Как видно из его письма, он в течение семи дней успел дойти до капитана Нельсона и вернуться вместе с ним в Ипото, пройдя в оба конца около 160 км. Судя по письму Нельсона, он попал из огня да в полымя, и среди всеобщего благоденствия в Ипото ему немногим было легче, чем на голодной стоянке.
На другой день Камис и его маньемы, не простившись, ушли домой. Я написал письмо нашим офицерам и послал его в Ипото, а награбленную Камисом слоновую кость и подаренные ему ткани отправил вслед за ним в Индекару, где маньемы могли достать себе носильщиков из подвластных им туземцев.
Вечером 17 ноября мы опять испытали невыгоду своей связи с маньемами. Все жители Ибуири и его окрестностей восстали против нас. Первое неприязненное действие их состояло в том, что когда один из наших, по имени Симба, пошел к реке за водой, в него выстрелили из лука, и стрела попала ему в живот. Догадавшись, вероятно, по выражению наших лиц, как опасна была эта рана, он закричал: «Бериане, братья мои!» – а когда его принесли в хижину, то зарядил лежавшее поблизости ремингтоновское ружье и выстрелил себе в рот; при этом его лицо, очень веселое и даже довольно красивое, разнесло вдребезги.
С раннего утра лейтенант Стэрс с тридцатью шестью стрелками отправился к востоку на разведку в сопровождении Борио и одного охотника из маньемов, взявшегося служить им проводником; мы же остались еще на несколько
19 ноября Уледи, шкипер «Аванса», явился с людьми своего экипажа и сказал, что еще пятнадцать человек идут, но отстали по дороге. К вечеру все собрались в лагере.
21-го возвратились разведчики с лейтенантом Стэрсом и с проводником Борио. Ничего нового насчет травянистой страны они не узнали, но донесли, что к востоку есть торная и довольно сносная тропинка, что само по себе могло служить нам изрядным утешением.
23-го, в последний день нашей стоянки в Ибуири, я производил осмотр людей – оказалось налицо 175 человек.
В Ипото оставалось 28 человек, в том числе Нельсон и Пэрк; в ставке Угарруэ оставлено на поправку 56. Из голодного лагеря, под начальством старшины Умари, сколько-нибудь останется в живых, положим – десять человек; так что, по нашему расчету, передовая колонна должна была состоять из 268 человек, тогда как сто тридцать девять дней назад нас выступило из Ямбуйи 389; следовательно, мы потеряли 121 человека. Однако же этот счет оказался неверен, потому что к этому времени многие из больных в ставке Угарруэ перемерли, а те, что остались в Ипото, были чуть живы.
С тех пор, как мы пришли в Ибуири, большая часть наших людей с каждым днем крепла, набирала сил и наращивала мускулы, каждый человек прибавлялся в весе на 400 г в сутки. Некоторые стали положительно толстыми, глаза у них приобрели блеск, а кожа стала похожа на темную бронзу, вымазанную маслом. Вот уже дня три, как они по вечерам затягивали песни; пока толкли и молотили зерна, напевали себе под нос, а после ужина распевали, глядя на луну. Нередко раздавался теперь веселый хохот.
Под вечер двое молодцов затеяли драку, ради развлечения, и надавали друг другу порядочных тумаков. Другие рассказывали длинные сказки и собирали вокруг себя очень внимательных слушателей. Жизнь и веселье вернулись в лагерь.
Все с радостью ожидали выступления в поход, отдохнули уже достаточно. Человек двадцать, пожалуй, еще нуждались в дальнейшей остановке недели на две, но и они, на мой взгляд, уже успели значительно окрепнуть, так что при должном питании и без всякой ноши могли без вреда для себя идти с нами.
24 ноября, на рассвете ясного утра, суданский трубач затрубил так живо и весело, что этот звук радостно отдался в душе каждого из людей.
Мы выступили из селения в самом счастливом настроении духа. Проклятые маньемы остались позади, а впереди рисовались нашему воображению восхитительные картины, пасторальные виды и, наконец, великое озеро, на берегах которого приветствует нас признательный паша и не менее его признательное войско.
В три четверти часа мы дошли до деревни Борио (самого вождя мы отпустили накануне). Это была длинная, правильная улица шириной в 10 м, окаймленная четырьмя длинными и низкими зданиями длиной до 400 м. Судя по числу дверей, община, к которой принадлежал Борио, состояла из пятидесяти двух семейств. Хижина самого Борио была замечательна тем, что вход в нее, имевший ромбовидную форму, был вырезан в цельном горбыле в 120 см ширины, 180 см высоты и 5 см толщины.