В девяти милях от жилища дьявола
Шрифт:
Двери магазина не открывалась, прилавки за окнами опустели. Вера двинула ногой по витрине и ни с чем зашагала домой. Внутри росли два противоположных чувства: раздражения и страха. На береговую линию внизу она старательно не смотрела, но у лестницы не выдержала и нашла взглядом мужчину. Он деревянной колодой валялся на песке.
Вера поискала взглядом прохожих – никого – и, нервничая все больше, спустилась с волноотбойной стены. Под ногами захрустел песок, она приблизилась к пьяному – долговязому рыжему мужчине лет сорока: аккуратная одежда, седина на висках –
– Эй, из нирваны?!
Рот незнакомца полузевал-полуулыбался. Одна рука вытянулась вдоль тела, другая уперлась в песок, точно мужчина вставал. Серые глаза, мутные и впалые, не шевелились. По спине Веры пробежал холодок, она поискала пульс на ледяном, одеревенелом запястье. Безуспешно. Попробовала найти яремную вену, но биение не чувствовалось. Вера взмокла.
– Да чтоб тебя. Блин. Блин.
Для проверки она щупала пульс у себя, но ничего не получалось, накатывал дикий страх. Наверху по набережной шла пара, и Вера позвала, сбиваясь:
– П-послушайте? Вы не… Тут, кажется, человек умер, я не могу найти пульс.
Мужчина приостановился, но спутница дернула его за рукав, и оба скрылись за интернатом.
Вера посмотрела в отчаянии на труп, собралась с мыслями и достала сотовый. Куда звонить? Она ткнула "0", "3", "вызов", и гундосый женский голос переключил на колл-центр северо-стрелецкого штаба эвакуации.
– Йоу, Евгений, – раздалось в трубке. – Че по чем? Год рождения и фамилия.
– Я… – Вера растерялась и на всякий случай проверила номер. – Я в скорую звонила, да-да. Я не о себе, тут человек, ну, дух испустил.
– Че испустил?
– Окочурился. Скапустился. Отдал Богу душу. Сыграл в ящик. Отправился в тридесятое царство. Врезал дуба. Приказал дол…
В трубке тяжело вздохнули и сказали "Ох еперный".
– Год, цыпа…
Она сдержалась и не ответила на "цыпу".
– Восемьдесят седьмой, блин, Воронцова. На Северном пляже у волноотбойной стены лежит мужчина, просто заберите его и, – Вера замялась, – ну, сделайте, что-нибудь, да-да.
– Воронцова Вера Павловна, – в телефоне послышалось клавиатурное крещендо, – есть. Уезжаешь на пароме, 5-го в 17:30, 3 причал, не проспи, цыпа. При посадке на паром при себе иметь доку…
– Бла-бла-бла. Вы заберете жмурика?
Некоторое время в трубке царило молчание.
– Это твоя родня испустила… ммм, окочурилась?
– Нет, какой-то мужик. Вчера он танцевал, – не к месту добавила Вера.
– Тогда оставь.
Она растерялась и спросила едва слышно:
– Что? Господи, вы его заберете?
– Цыпа, ты новости смотрела?
– Это что, социологический опрос?!
Но Евгений уже отключился.
Вера в раздражении уставилась на сотовый, на мертвеца. До чего же опрятно он выглядел: белая рубашка, красно-синий галстук, коричневые брюки, туфли, носки. В стороне грязным сугробом лежали вязаный свитер и пиджак – того же кофейно-клетчатого окраса. Одежда мужчине удивительно шла, будто ее шили на заказ.
Вера не понимала, что случилось с веселым незнакомцем. Приступ? Впрочем, какая разница.
– Мои глубочайшие
Вера в нерешительности пошла к лестнице и оглянулась только на втором пролете – где в нише волноотбойной стены приютилась скамейка. Почему мужчина сел на песке? Вера решила, что он спускался с набережной, откуда не заметил лавку. Да и наверняка окосел.
– Не ваше это дело, Вера Павловна, да-да.
***
По всем каналам крутили одно и то же – причал с птичьего полета, со стороны города, с паромов. Снова и снова наезжали скорые, полиция, кто-то рыдал. В деталях показывали тела, кровь, неразбериху.
"… давки на шестом причале погибло сорок семь и тяжело пострадали сто девять человек… благодаря оперативному руководству главврача 4 горбольницы Германа Миновича Неизвестного удалось свести число жертв до минимума… Министерство чрезвычайных ситуаций приняло решений о введении в городе военного положения до конца эвакуации…"
Вере стало дурно. Она побрела на кухню и заварила чай, но уже через минуту о нем забыла: представила день пятого октября, когда потянется очередь на последний паром. Что случится там?
/Мысли потянулись к Герману, который проявил себя в такой ситуации, и Вера почувствовала неподдельную гордость. Воскресила в уме его лицо, которое за последнее время слегка подернулось рябью и размылось. Выглядел Герман лет на сорок: подтянутый мужчина с уверенными чертами. На лбу и в углах губ наметились морщины, смотрел он пристально, холодно, с прищуром. В минуты радости на щеках проступали ямочки, но глаза не улыбались никогда – точно у фокусника, который отвлекал зрителя, пока проворачивал трюк. Вера годами размышляла, что за трюк Герман проворачивал с ней, но так и не поняла.
Она закурила, улыбнулась воспоминаниям и не выдержала – позвонила.
– Говори.
Округло и сухо, будто Герман не дышал ей в лицо горячим воздухом и не вдавливал ее тело своим в потные простыни.
– Ты заходил?
Вера снова против воли улыбнулась, но тут же уголки губ потянуло вниз – в динамике раздалось бесцветное "нет".
– Не заходил? Ну ты чего?
Ее обдало холодом, вспомнились слова соседа. Если не Герман, то?..
– Я не помню, где ты живешь. Что с рукой? Ты делала физиотерапию?
Вера ничего не понимала. Она бездумно подняла "насадку" и с трудом, со скрипом натянутой перчатки сжала чужие пальцы.
Мужчина лет сорока звонил в ее дверь. Мужчина лет сорока.
– Вера?
– Физиотерапия? Я… нет, мне надо бежать, да-да. Я рада была слышать твой голос.
Вера зажмурилась и сбросила вызов. Да, Герман пришивал эту руку – все нервы, сосуды и связки, – но иногда казалось, что судьба трансплантата волнует его больше, чем судьба хозяйки. А кем бы он стал без Веры, без ее изуродованного тела? Никому не известным докторишкой из никому не известного городка. Ни интервью по CNN, ни оборудования, ни поста главврача – ни-че-го. Мелкая серая жизнь.