В диких условиях
Шрифт:
Это путешествие прошло практически без приключений, но в 1845 году, лелея надежду найти, в конце концов, легендарный Северо-Западный проход, Франклин совершил большую ошибку и в третий раз вернулся в Арктику. Больше ни от него, ни от 148 людей, находившихся под его командованием, никаких вестей не поступало. Свидетельства, добытые в ходе сорока с лишним экспедиций, отправленных на их поиски, в конечном счете показали, что все они умерли в невыносимых мучениях от цинги и голода.
Когда было обнаружено тело Маккэндлесса, парня стали сравнивать с Франклином не только из-за того, что оба погибли от голода, но еще и потому,
Тем не менее, у Маккэндлесса гордыня и самонадеянность были совершенно другого сорта. Франклин видел в природе противника, который неминуемо капитулирует под натиском грубой силы, влиянием благородного происхождения и викторианской дисциплины. Вместо того чтобы жить в согласии с землей, вместо того чтобы брать у нее все, что необходимо для выживания, как это делают местные жители, он попытался отгородиться от северной природы совершенно неподходящими для этого традициями и орудиями войны. Маккэндлесс, в свою очередь, ударился в другую крайность. Он сделал попытку жить исключительно дарами природы… и при этом не удосужился заранее овладеть всем арсеналом необходимых для выживания средств и навыков.
Тем не менее, корить Маккэндлесса за неподготовленность – это значит не видеть главного. Он был молод и зелен, он переоценил свои силы, но он был достаточно подготовлен, чтобы прожить шестнадцать недель, не имея при себе практически ничего, кроме собственных мозгов и пяти килограммов риса. Мало того, отправляясь в аляскинскую глушь, он отдавал себе отчет, что у него почти нет права на ошибку. Он совершенно четко осознавал, что поставлено на кон.
В тяге молодого человека к приключениям, кажущимся людям постарше абсолютно безрассудными, нет ничего необычного. Рискованное поведение в нашей культуре, равно как и в большинстве прочих, является своеобразным обрядом инициации. В опасности всегда было что-то притягательное. В основном именно по этой причине многие тинейджеры слишком быстро гоняют на машинах, слишком много пьют и злоупотребляют наркотиками. Именно по этой причине государству всегда так нетрудно набирать среди молодых людей добровольцев и отправлять их на войну. В действительности юношеское безрассудное поведение вполне обоснованно можно считать зашитым в наших генах инструментом эволюционной адаптации. Маккэндлесс всего-навсего по-своему довел это стремление к риску до логического предела.
Он чувствовал потребность испытать себя, причем способами, как он любил говорить, «значимыми». У него были великие (многие даже скажут, грандиозные) духовные амбиции. Моральный абсолютизм, на котором базировались убеждения Маккэндлесса, не позволял ему считать испытание с гарантированным положительным исходом испытанием вообще.
Естественно, тяга к опасным приключениям свойственна не только молодым. Джона Мьюра помнят в основном как несгибаемого борца за сохранение природы и отца-основателя «Сьерра-Клуба», но, помимо всего этого, он был еще и отважным путешественником, бесстрашным покорителем
Никогда доселе я не испытывал такой высочайшей радости от движения. Тонкие вершины деревьев со свистом плясали в необузданных потоках воздуха, гнулись и метались туда и обратно, кружили снова и снова, чертя неописуемые комбинации вертикальных и горизонтальных кривых, а я напряжением всех мышц льнул к стволу, словно маленькая птичка к тростниковому стеблю.
В тот момент ему было тридцать шесть лет от роду. Можно догадаться, что Мьюр не счел бы Маккэндлесса чересчур странным или непонятным человеком.
Даже степенный и чопорный Торо, прославившийся своим заявлением, что он достаточно напутешествовался, хорошенько поездив по Конкорду, поддался соблазну посетить жутковатую глушь штата Мэн девятнадцатого столетия, а также взобраться на гору Катадин. Восхождение на «дикие и ужасные, но, тем не менее, прекрасные» склоны этого пика шокировало и напугало его, но, вместе с тем, и наполнило головокружительным благоговением. Волнение, которое он испытал на гранитных высотах Катадин, вдохновило его на написание самых сильных текстов и коренным образом изменило его отношение к земле в ее исходном, неприрученном состоянии.
В отличие от Мьюра и Торо, Маккэндлесс ушел в глушь в основном не для того, чтобы поразмыслить о природе окружающего его большого мира, а, скорее, для того, чтобы исследовать внутреннее пространство своей собственной души. Тем не менее, в самом скором времени он пришел к открытию, которое до него уже сделали и Мьюр, и Торо: длительное пребывание в условиях дикой природы неизбежно направляет внимание человека не столько вовнутрь его существа, сколько вовне, а жить только тем, что может дать земля, невозможно, не добившись от себя загодя, одновременно и досконального понимания, и мощной эмоциональной связи с землей и всеми ее богатствами.
Дневниковые записи Маккэндлесса почти не содержат размышлений о дикой природе или, если уж на то пошло, и размышлений вообще. Он даже почти не упоминает окружающих его пейзажей. И правда, как отметил друг Романа Эндрю Лиске по прочтении ксерокопии дневника: «Записи тут практически только о том, чего ему удалось съесть. Кроме еды, он больше почти ни о чем не пишет».
Эндрю не преувеличивает, больше всего дневник Маккэндлесса похож на реестр съедобных растений и убитых животных. Однако было бы ошибкой делать вывод, что Маккэндлесс не обращал внимания на окружающие его красоты, что его не трогали величественные пейзажи. Как заметил профессор по экологии человека Пол Шепард:
Бедуин-кочевник не зацикливается на видах природы, не пишет пейзажей маслом, не создает сводов неутилитарной естественной истории… Его жизнь настолько глубоко пересекается с природой, что в ней нет места для абстракций, эстетики или «натурфилософии», способных быть от нее отделенной… Традиции, обилие тайн и опасностей говорят ему, что природа и его взаимоотношения с ней – это дело предельно серьезное. В моменты досуга он избегает пустых развлечений или отстраненного манипулирования природными процессами. Но в саму его жизнь встроено ощущение постоянного присутствия природы, земли, непредсказуемости погоды, той узкой грани, на которой балансирует его существование.