В диких условиях
Шрифт:
Шестого мая я установил базовый лагерь на ледяном куполе к северо-востоку от Пальца и стал ждать самолета. Еще четыре дня шел снег, и погода была нелетной. Слишком напуганный трещинами, чтобы удаляться от лагеря, я проводил почти все время лежа в палатке, — потолок был слишком низким, чтобы я мог сесть, — и борясь с сомнениями.
Дни проходили, и во мне росло беспокойство. Не было ни передатчика, ни других средств связи с внешним миром. Прошло много лет с момента посещения кем-либо этой части ледяного купола, и, вполне вероятно, еще больше пройдет прежде, чем сюда доберутся вновь. У меня почти кончилось топливо для горелки, и оставался последний кусочек сыра, одна упаковка лапши и полпачки подушечек из какао. Это, рассуждал я, поможет мне продержаться еще три или четыре дня, но что делать дальше? Путь на лыжах вниз по Байрду до Залива Томаса займет лишь два дня, но может пройти не меньше недели, прежде чем там появятся случайные рыбаки (до лагеря лесников,
Когда я отправился спать вечером десятого мая, все еще шел снег и дул шквальный ветер. Через несколько часов до меня долетело еле слышное жужжание, чуть громче комариного. Я расстегнул дверцу палатки. Облака сильно поредели, но самолета видно не было. Жужжание вернулось, на этот раз — более настойчивое. Затем я его увидел: крошечная красно-белая крапинка высоко в небе направлялось с запада в мою сторону.
Через несколько минут самолет пролетел прямо над головой. Пилоту, однако, не хватало опыта полетов среди ледников, и он сильно ошибся, оценивая масштаб местности. Опасаясь спуститься слишком низко и быть пригвожденным неожиданной турбулентностью, он оставался не менее чем в трехстах метрах надо мной, уверенный, что белая равнина находится прямо под фюзеляжем, и не замечая моей палатки в слабом вечернем свете. Мои крики и размахивания руками были бесполезны — с его высоты, меня нельзя было отличить от груды камней. Еще час он безуспешно кружил над ледяным куполом. К чести пилота, он понимал тяжесть моего положения и не сдавался. В отчаянии, я привязал спальный мешок к концу одного из стержней и стал размахивать им изо всех сил. Самолет резко снизился и стал приближаться.
Пилот сделал над моей палаткой три захода, один за другим, каждый раз сбрасывая по две коробки. Затем самолет скрылся за гребнем, и я вновь остался один. Тишина окутала ледник, я почувствовал себя беззащитным, потерянным, брошенным и понял, что всхлипываю. Обескураженный, я стал громко материться, чтобы прекратить это безобразие, пока не охрип.
11 мая я рано проснулся. Было ясно и относительно тепло — минус шесть-семь градусов по Цельсию. Испуганный неожиданно хорошей погодой и психологически неподготовленный к началу настоящего восхождения, я, тем не менее, спешно упаковал рюкзак и отправился на лыжах к основанию Пальца. Две предыдущих экспедиции на Аляску научили меня, что нельзя позволить себе терять редкие дни отличной погоды.
Небольшой нависающий ледник выступал из ледяного купола, ведя вверх через северную стену Пальца, словно парапет. Я планировал двигаться по нему до скального выступа посередине, и таким образом обойти уродливую и лавиноопасную нижнюю половину стены.
Парапет на поверку оказался чередой пятидесятиградусных ледяных полей, укрытых рыхлым, по колено снегом, скрывающим многочисленные трещины. Из-за него двигаться было трудно и утомительно. Когда я через три-четыре часа перевалил через верхний бергшрунд [54] , то был уже полностью измотан еще даже не приступив к настоящему скалолазанию. А оно должно было начаться чуть выше, где лед сменяла вертикальная каменная стена.
54
Бергшрунд (нем. Bergschrund) — это разрыв, формирующийся на внешней границе ледника, между его движущимися частями и неподвижной внешней средой (скалами; твердым снегом; неподвижным льдом и фирном, примерзшим к скалам и т. п.). Зимой часто закрыт снегом (например из лавин спускающихся со скал над ним), во второй половине лета из-за таяния снега является серьезным препятствием для альпинистов, так как при отсутствии снежного моста его достаточно трудно преодолеть. Иногда бергшрунд доходит до коренной подстилающей породы и его глубина может составлять более 100 метров.
Гладкая скала, покрытая пятнадцатью сантиметрами крошащейся наледи, не давала никаких надежд, но слева от основной глыбы был узкий уголок, глянцевито сверкавший замерзшими потеками воды. Ледяная полоска поднималась на девяносто метров, и если лед окажется достаточно надежным, чтобы удерживать зубья моих ледорубов, этот путь может оказаться подходящим. Я перебрался через низ уголка и осторожно вонзил одно из моих приспособлений в пятисантиметровый лед. Твердый и податливый, он был тоньше, чем мне бы хотелось, но в целом вселял надежду.
Подъем был настолько крутым и открытым всем ветрам, что у меня кружилась голова. Под вибрамовыми [55] подошвами стена падала на девятьсот с лишним метров к грязному, изборожденному лавинами цирку ледника Ведьмин Котел. Наверху скала грозно поднималась к вершинному гребню еще на восемьсот метров. Каждый раз, когда я взмахивал одним из ледорубов, расстояние сокращалось еще на полметра.
Два тонких острия из хром-молибдена,
55
Вибрамы — тяжелые горные ботинки, изготавливавшиеся из кожи с резиновой или полиуретановой подошвой с запатентованным протектором фирмы Vibram, по имени которой и получили свое название.
Шаг за шагом твое внимание настолько фокусируется, что ты больше не замечаешь ни содранной кожи на пальцах, ни спазма в ногах, ни напряжения, с помощью которого поддерживаешь постоянную концентрацию. Твои усилия растворяются в состоянии, близком к трансу, восхождение превращается в сон с открытыми глазами. Часы пролетают, словно минуты. Накопившаяся суета каждодневного существования — помрачения сознания, неоплаченные счета, упущенные возможности, пыль под кроватью, неизбежные ограничения собственных генов — все это на время забыто, вытеснено из мыслей всепобеждающей ясностью цели и серьезностью задачи.
В такие моменты ты чувствуешь, как в груди разгорается нечто, напоминающее счастье, но это не то чувство, на которое следует слишком сильно полагаться. В одиночных восхождениях почти все держится лишь на одной дерзости — не слишком надежном клее. Позднее на северной стене Пальца я почувствовал, как клей теряет свои свойства с каждым ударом ледоруба.
Я набрал от ледника уже почти двести с небольшим метров лишь на передних зубьях кошек и остриях ледорубов. Лента замерзшей воды закончилась, за ней последовал хрупкий панцирь ледяных выступов. Едва способный выдержать вес человеческого тела, эта наледь была толщиной в 60–90 сантиметров, так что я продолжал двигаться вверх. Стена, однако, становилась немного круче, а ледяные выступы — тоньше. Я отдался во власть медленного, гипнотического ритма — взмах, взмах, удар, удар, взмах, взмах, удар, удар — когда мой левый ледоруб звякнул о диоритовую плиту в нескольких сантиметрах под слоем наледи.
Я попробовал слева и справа, но всюду натыкался на скалу. Стало ясно, что меня держит лед с плотностью черствого хлеба и от силы 12 сантиметров толщиной. Подо мной было 1127 метров пустоты, и я балансировал на карточном домике. К горлу подкатил кислый ком паники. Перед глазами поплыло, я часто задышал, коленки затряслись. Я перебрался на метр вправо, надеясь найти лед потолще, но мог лишь тупить ледоруб о камень.
Неловко, окостенев от страха, я начал спускаться. Наледь постепенно стала толще. Опустившись примерно на двадцать пять метров, я вновь обрел относительно надежную поверхность. Я надолго замер, чтобы дать нервам успокоиться, а затем откинулся и посмотрел вверх на стену, в поисках надежного льда, удобных расслоений породы, хотя бы чего-нибудь, что могло открыть дорогу через замерзшие скаты. Я вглядывался, пока не заболела шея, но так ничего и не нашел. Восхождение было закончено. Оставался лишь один путь — вниз.
Глава пятнадцатая
ЛЕДЯНОЙ КУПОЛ СТИКИНА
Но мы мало знаем, пока не попробуем сами, как много неукротимых порывов скрыто в нас, зовущих через ледники, и потоки, и в опасную высь, даже против воли рассудка.
Но заметил ли ты неприметный изгиб уголка рта Сэма Второго, когда он глядит на тебя? Это значит, ему не хочется, чтобы ты называл его Сэмом Вторым, это во-первых, а во-вторых, это значит, что в левой штанине у него обрез, а в правой — крюк, и он готов убить тебя любым из них, стоит лишь дать повод. Отец взят врасплох. Обычно в подобных случаях он говорит: «Да я пеленки тебе менял, сопляк!» И это — не самая уместная реплика. Во-первых, потому, что это ложь (девять пеленок из десяти меняют матери), а во-вторых, поскольку это постоянно напоминает Сэму Второму о том, что его бесит. А бесит его то, что он был маленьким, когда ты был большим, но нет, не это, его бесит, что он был беспомощным, когда ты был силен, но нет, и это не так, его бесит, что он был зависим, когда ты был необходим, но не совсем, его сводит с ума, что когда он любил тебя, ты даже не заметил.