В дни Каракаллы
Шрифт:
Я уже не впервые с удивлением слушал подобные речи. Разве стены не имеют ушей?
– Совершенно верно, – согласился Вергилиан. – Он рассуждает, что если тот, кто пасет овец, не является овцой, а принадлежит к высшей породе существ, точно так же и поставленный пасти человеческое стадо не может быть подобным другим смертным. Так он сказал однажды Маммее.
– Маммее? Он по-прежнему занимается философией?
– Даже с большим увлечением, чем раньше.
– Ты был и в Александрии? Там все комментируют Платона?
– Аммоний учит в Александрии о бессмертной
– Да, теперь всем до крайности понадобилось бессмертие. Впрочем, это понятно… Неудовлетворенность жизнью. Вот откуда эти помыслы о воздаянии… А стихи в Александрии пишут?
– Однако нет новых Каллимахов.
– Здесь тоже не видно Вергилиев и Марциалов.
При одном упоминании имени беспутного поэта, своего любимца, Скрибоний просиял.
В это время в каморку явился тот, кого звали Исидором. Это был, очевидно, служитель при гостинице, долговязый юноша в крайне короткой тунике, что не придавало ему красоты. В руках он держал кувшин вина.
– Наверное, отпил дорогой? – забеспокоился Скрибоний.
Большеротый слуга стал клясться, что не выпил ни капли. Сатирический поэт с недоверием заглянул в кувшин.
– А кубки?
– Сейчас принесу, – ответил Исидор с глупым видом.
Вергилиан смотрел на друга, на его бедность с нежностью. Как я уже знал, их связывала многолетняя дружба. Скрибоний был одинок, писал стихи на заказ, но любил все прекрасное, и его ухо безошибочно определяло неправильности в стихосложении. Он иногда бранил Вергилиана за щедрость, с какой поэт рассыпал розы в своих элегиях. Но разве сам Вергилиан не понимал, что розы выглядели в его стихах несколько старомодно?
Скрибоний горько покачал головой:
– Теперь нужны не поэты, а сочинения, в которых рассказываются занятные вещи о блудливых служанках из сирийской таверны. Рим стал скучным городом, наполненным сплетнями.
Вергилиан рассмеялся:
– Что ты говоришь! Столько новых портиков построили за эти три года!
– А к чему все это? Соберут кирпичи от разрушенных зданий и строят одно новое, хотя и более роскошное. Еще тысяча колонн… Мало красоты в этом удручающем однообразии.
Вергилиан задумчиво произнес:
– Да. Вот мой юный друг прибыл к нам из Том – он рассказывает, что люди живут в Сарматии, довольствуясь малым. Может быть, и нам надо бросить все и удалиться под сень варварских дубов?
Скрибоний желчно скривил губы и потер то место, где давала себя знать больная печень.
– Под сень варварских дубов?.. Но ведь тебе и там будет скучно.
Они оба сидели на ложе, а я по-прежнему стоял, прислонившись к косяку двери. Рядом на стене был нацарапан непристойный рисунок, и кто-то написал углем: «Луций – вор».
– Расскажи, что происходит в Риме, – попросил Вергилиан. – Что делает старик Порфирион?
– По-прежнему сочиняет бесконечные комментарии.
– А Геродиан?
– Пишет историю Рима.
– Этот кому подражает? Тациту?
– Скорее Светонию. Многие другие изливают моря чернил. Но ни одной свежей метафоры! Один поэт поучает в стихах, как надо врачевать болезни. Разве для этого
– Я видел его гробницу в Анасарбе.
– Даже в Анасарбе побывал наш неутомимый путешественник!
– Слушай! Я прочту тебе надпись на его могиле.
Скрибоний приставил ладонь к уху.
Вергилиан стал читать, торжественно подняв правую руку:
Я тот, кто был Оппиан. Бессмертную славустяжал я, но парки ревнивы, жестокий Плутонпохитил в самом расцвете стремленийглашатая муз…– Это ты сочинил?
– Ты угадал. Мне пришлось видеть его однажды. Помнишь, мы встретились тогда с тобой впервые на приеме Юлии Домны?
– Прекрасно помню.
– Я решил, что украшу скромную гробницу Оппиана мраморной доской. Какой это был красивый юноша! И вот от него ничего не осталось, кроме горсти праха. Думал ли он, читая стихи перед августой, что в Анасарбе уже поджидает его чума?..
– О ловле птиц он писал довольно остроумно, – снисходительно похвалил Скрибоний. – Откуда у него, такого молодого, были эта точность глаза и чувство природы?
– Гробница его из грубого камня, под кипарисами, – рассказывал Вергилиан. – Так и подобает лежать любимцу муз. Там охотно показывают проезжающим могилу поэта, но никто и в руках не держал поэму об охоте… Впрочем, ты обещал найти свои стихи, Скрибоний.
Стихотворец порылся на столе в кусках папируса и протянул Вергилиану навощенную табличку. Тот прочел вслух:
Торгаш поставляет негодное масло,погас наш светильник…Как в Скифии, хладом повеяло в термах…– А дальше?
– Это все.
– «Погас наш светильник…» – повторил Вергилиан.
– Лучше прочти что-нибудь свое, – попросил Скрибоний. – Как это?.. Позволь…
Когда нас обманет все, что мы блаженством считалив любимой, бессмертье ее, а прахом лишь оказалось…В это время на лестнице послышался смех, потом шум ссоры. Можно было догадаться, что смеется молодая женщина. Но хриплый мужской голос произнес обычные в гостинице слова:
– Мы все заплатим тебе завтра сполна, акула!
Вергилиан приоткрыл дверь. По ступенькам лестницы спускались какие-то люди в сопровождении Симона. Спор хозяина с постояльцами постепенно затихал.
– Что это за грубияны? – спросил Вергилиан.
– В гостинице остановились бродячие комедианты.
Мы стали пить вино из принесенных Исидором оловянных кубков. Вергилиан морщился. Скрибоний состроил ужасную гримасу.