В добрый час! Гнездо глухаря (сборник)
Шрифт:
Егор. Что вы, Степан Алексеевич.
Судаков. Болтают. Наша-то деловая, поди, тебе в тягость.
Егор. Почему? Я ее люблю.
Судаков. Ой, не надо, Егор. Таким тоном эти слова не произносят.
Егор. Вы для меня в жизни столько сделали…
Судаков. Это, Егор, уже сопли… Делал, потому что видел в тебе человека стоящего, нужного делу. Чем-то ты мне первого сына напоминаешь. Внешне, конечно. Кирилл-то бесшабашный был, ухарь, потому и летчиком-испытателем сделался… Ты с годами, может, самого Коромыслова заменишь, а вполне возможно, и даже наверняка, выше пойдешь. Меня, может, и на свете не будет, но дом
Оба смеются. Звонок в дверь… Пров идет открывать и возвращается в столовую.
Пров. Папа, по твою душу… Я забыл сказать, звонила какая-то твоя старая знакомая Валентина, не помню отчества. По-моему, это она.
Судаков. А фамилия?
Пров. Понятия не имею.
Судаков. О Господи, опять чего-нибудь надо.
Егор. Скажи, дома нет.
Пров пошел к двери.
Судаков. Погоди… Ну пришла, так уж пускай, неудобно. Зови, леший с ней.
Пров вышел.
Егор. Ваше поколение, Степан Алексеевич, еще обременено условностями.
Судаков. Ты о чем?
Егор. Я вот прихожу к выводу: только абсолютное отсутствие условностей может сделать личность выдающейся.
Судаков. Но отказать-то я ей не могу, раз уж пришла. Совести-то хоть на три копейки у меня еще осталось.
Егор. Я не о вас, я теоретически.
Судаков. Ну, милый, а я вот убеждаюсь, что всякие теории – одно, а практика, жизнь то есть, – оченно часто совсем другое. И, кстати сказать, настоящее.
Егор. Нет, вы на место Хабалкина в самый раз! Полемист.
Входят Пров и Валентина Дмитриевна. Сразу видно, что она не москвичка. Одновременно входит и Наталья Гавриловна.
Валентина Дмитриевна. Здравствуйте!
Все отвечают.
(Всматриваясь в Судакова.) Это вы?
Судаков. Кто – я?
Валентина Дмитриевна. Судаков Степан Алексеевич?
Судаков. Действительно.
Егор. Простите, вы кто будете?
Валентина Дмитриевна (Судакову). Я Валя Шатилова. Не вспоминаете? Мы в школе вместе учились, в одном классе.
Судаков. Валя?.. Шатилова?..
Валентина Дмитриевна. Проша Кисельников еще ваш первый друг был.
Судаков. Прошку помню. Убило его.
Валентина Дмитриевна. Я знаю… (Горько.) Значит, ничего от меня не осталось. Это не важно… Извините меня, я на пять минут. Я бы ни за что, ни за что не пошла, но вот уже два дня звоню вам на работу, а там отвечают: «Уехал на совещание», «Только что вышел. Позвоните через тридцать минут». Ну, я знаю, вы очень заняты… Уж до чего дошла – узнала ваш домашний телефон. Понимаю, что бессовестно…
Судаков (вдруг). Валя!.. Валя!..
Валентина Дмитриевна. «Валя, Валентина, что с тобой
Судаков. Что же ты стоишь, Валя? Садись!
Валентина Дмитриевна (садясь). Я на пять минут, я не задержу. Сюда шесть раз звонила. Отвечали: будет поздно. Я и решилась. (Вдруг глаза ее заморгали, щеки затряслись, и она неожиданно для самой себя расплакалась.) Извините… Я в Москве уже третьи сутки.
Наталья Гавриловна. Может быть, чаю выпьете?
Валентина Дмитриевна. Нет-нет, что вы! Я где-то что-то перехватила, не беспокойтесь.
Наталья Гавриловна. Вы где остановились?
Валентина Дмитриевна. Я?.. Я… у подруги, даже можно сказать, у родственницы. (Вытирая слезы.) Пожалуйста, извините меня…
Наталья Гавриловна вышла.
Я с просьбой, Степа. Степан Алексеевич, с огромной просьбой.
Судаков. Нет уж, давай – Степан, без всяких Алексеевичей.
Валентина Дмитриевна. Спасибо. Как-то неловко… такой человек… Я бы никогда, никогда не воспользовалась знакомством с тобой, поверь мне, я очень самолюбивая.
Судаков. Что у тебя?
Валентина Дмитриевна. Беда, настоящая беда… Видишь ли, у меня трое детей… и все отлично… Все мальчики. Один – механизатор. И очень ценят. Премии, награды. Там у меня уж внук и внучка. Другой пошел по партийной линии, хотя кончил индустриальный. А младший – просто не поймешь в кого. И тоже все хорошо было, ровно… ленинский стипендиат. Он не с нами, он в Томске в институте. Но это же недалеко, рядом. И зачем-то понадобилось ему в Польшу ехать на пятом-то курсе. В каникулы, конечно, в зимние, в эти… Я точно чувствовала. Но деньги на путевку собрали. Группой они… Ради Бога, прости, я все слова, что тебе сказать хотела, наизусть выучила, а сейчас путаюсь.
Судаков. Ничего, ничего…
Наталья Гавриловна (принесла чай, еду). Присаживайтесь.
Валентина Дмитриевна (почти механически пересела к столу и, рассказывая, тоже механически с жадностью ест, будто вот-вот отойдет поезд). Ну, думаю, пусть едет. Да и муж, отец Дмитрия, говорит: «Пускай посмотрит, дружеская страна, не страшно». А то взрывы, угоны, провокации. В Америку или там в Англию, не приведи Бог, я бы ни за что не пустила. Ну поехал он. Писем, конечно, никаких, да я и знала: две недели всего, даже двенадцать дней. Возвращается цел-невредим, но, знаете, другой, совсем другой. Всегда веселый, даже, я бы сказала, задорный, все шутки, розыгрыши, танцы, вроде тебя, Степа, помнишь? (Всем.) Ой, какой он заводила был, мы его нарочно старостой выбирали, всех покрывал… Что такое? Молчит. Это он-то молчит! А потом специально приехал к нам с отцом, все рассказал… Группой они поехали. И я тебе по секрету скажу: руководитель их, тоже молодой человек, велел от группы не отрываться, возвращаться вовремя, ну на всякий случай все-таки. Это правильно. А он там… даже сказать страшно… но ты должен знать все, все. И я его не защищаю, нет, поступил он ужасно. Короче говоря, познакомился с какой-то польской девушкой. То, се, она как раз русский язык изучала. Ну, молодость, сам знаешь. Помнишь? Ты ведь тоже сумасшедший был. (Наталье Гавриловне.) Между прочим, ваш Степа – моя первая любовь, первый поцелуй. Нет-нет, так, легкий, не любовь, предвестие. (Степану Алексеевичу.) Ты помнишь, нет?