В добрый час
Шрифт:
Ладынин долго не мог успокоиться. Забыл он о Насте и о её просьбе только тогда, когда в амбулаторию привезли тяжело больного мальчика из Радников. Мальчуган корчился и стонал от боли в животе. Игнат Андреевич поставил диагноз — аппендицит и сам пошёл к Лазовенке, попросил машину, чтоб скорей доставить ребенка в районную больницу. Машина возила картофель, и Василь задумчиво почесал затылок.
Игнат Андреевич наклонился над столом, положил на руку Василя свою.
— Василь Минович, нельзя, дорогой мой, раздумывать, когда речь идет
В этот же день обратились к нему ещё с одной странной просьбой, правда, не такой загадочной, как Настина.
Старая женщина вошла в амбулаторию решительно, с воинственным выражением на раскрасневшемся, должно быть от быстрой ходьбы, лице. Ладынин взглянул на нее и понял, что это тоже не больная; подумал, что, наверно, пришла с жалобой на какого-нибудь финагента. Жалоб на неправильное обложение сельхозналогом было очень много.
Игнат Андреевич, вежливо пригласив её присесть, спросил:
— Из Лядцев?
— Из Лядцев, товарищ Ладынин… Ивана Мурашки мать буду.
Игнат Андреевич поставил на стол бутылочку с лекарством, которую разглядывал на свет, повернулся к женщине, взяв в руки фонендоскоп.
— Итак. Слушаю вас. Что болит?
— Не больная я, доктор. Сердце вот только болит. С жалобой я к вам, товарищ Ладынин. Только вы мне можете помочь, потому — он же партийный, Иван мой. Вас он должен послушаться, никого больше не слушает — ни мать, ни отца… Хоть ты ему кол на голове теши… Приворожила она его, не иначе как приворожила. У нее и мать ворожея была…
— Погодите, — остановил её Ладынин. — О ком вы говорите?
— Да Клавдя Хацкевич, заведующая фермой… Это ж подумать только, что делается… Хлопец ещё дитя, можно сказать, только из армии вернулся, один сын у родителей. Вся надежда была, что женится, хорошую молодицу в хату приведет… А она? На шесть лет старше, у нее вон дочка в четвертый класс ходит… Разве она ему пара?.. Приворожила, не иначе. Да ещё и выхваляется… «Не пойду, говорит, к этой Калбучихе». Это она меня так называет… Он к ней в примаки собирается, как будто своей хаты у него нет… Срам какой, боженька милостивый. Страшно подумать! Помогите, товарищ Ладынин, поговорите вы с ним хорошенько, пригрозите по партийной линии…
Игнат Андреевич, с трудом сдерживая улыбку, глубокомысленно поглаживал наконечником фонендоскопа бровь. Просьба эта его даже несколько смутила, он не знал, что ответить, чтобы успокоить женщину.
— Поговорить я поговорю. Но если она и вправду приворожила… Боюсь, что не поможет тогда никакой разговор.
— Так вы не только с ним, вы и с ней поговорите. Пристыдите её. Как ей не зазорно жизнь хлопцу разбивать? Подумала б она своей дурьей головой: разве же она ему пара? У нее дочка невестой скоро будет.
— Ладно, поговорю и с ней, — пообещал Игнат Андреевич и, выпроводив женщину, рассмеялся, весело потирая руки.
«Чудная ты женщина. Встала тут передо
На следующий день, придя в Лядцы, Ладынин направился к Клавде домой. Переступил порог, поздоровался и даже на миг остановился, приятно пораженный. В хате было, как перед большим праздником, выбелено, каждая вещица сверкала чистотой и стояла на своем месте. Хозяйка, тоже ка кая-то необычная, в праздничном платье, увидев его, засуетилась: схватила чистое полотенце, вытерла им до блеска вымытую и оттертую кирпичом табуретку.
— Проходите, Игнат Андреевич, садитесь, — и покраснела, как девочка.
Доктор окинул её пытливым взглядом. Она опустила глаза.
— Вот вы какая… Клавдия Кузьминична! А помните наш первый разговор у вас в хате?
— Помню, Игнат Андреевич.
— Вот я и гляжу. Видно, недаром мне одна женщина сказала, что вы ворожея.
Клавдя рывком подняла голову, сверкнула глазами.
— Калбучиха? Приходила, значит? И, конечно, наговорила на меня?
— Нет. Сказала только, что вы жизнь её сыночку разбиваете… что вы бабушка, а он ещё дитя совсем…
Клавдя беззвучно рассмеялась: заколыхалась под шелковой блузкой её красивая полная грудь.
— Так и сказала — дитя?
— Так и сказала: бедненький мальчик.
Она вдруг присела по другую сторону стола, подперла ладонью щеку и, грустно вздохнув, промолвила:
— Не улестить мне её.
Игнат Андреевич минутку помолчал, разглядывая горшки с цветами на окнах и скамейку. Потом встал, положил ей руку на плечо.
— Посмотрите на меня, Клавдия Кузьминична, — и, когда она взглянула ему в глаза, тихо спросил: — Любишь?
Она отвечала громко, весело, задорно тряхнув головой:
— Вы разве тоже меня старушкой считаете? Я ещё так полюбить могу!
— А он?
— Он? Он первый мне сказал…
— Серьезно это? Веришь ему?
Она снова опустила голову, опять покраснела и долго молчала.
— Я дитя его под сердцем ношу… — произнесла она шепотом и словно сама испугалась: до этих пор никто, кроме них двоих, не был посвящен в тайну их любви. Игнат Андреевич понял это и тоже смутился: нахмурил брови, кашлянул в кулак и взял в руки свой чемоданчик.
— Ну, коли так, то остается только пожелать вам счастья. А Калбучиху как-нибудь улестим… Простите, Клавдия Кузьминична, что вмешался в вашу жизнь.
— Что вы, Игнат Андреевич… Вы простите… Я рада, вы меня прямо успокоили. Посидите ещё… я вас медком угощу.
— Нет, нет…
Она проводила его до порога и тогда тихо сказала:
— А за нас вы не беспокойтесь. Мы сегодня в сельсовет идем. Поджидаю вот… его…
— Ну, в таком случае — давай бог ноги, а то ещё и по загривку достанется, — пошутил Ладынин.