В добрый час
Шрифт:
Он говорил все тем же спокойным деловым тоном, столь необычным для молодого хозяина, что это не могло не поразить Ульриха. Он не верил своим ушам, и, чем неожиданнее было сопротивление с той стороны, откуда он ожидал робкой, боязливой уклончивости, тем сильнее раздражал его этот отпор.
— Вам не следовало бы так пренебрегать нашими требованиями, господин Берков, — заявил он с угрозой, — ведь нас две тысячи человек, и рудники, можно сказать, в наших руках. Прошло уже то время, когда мы позволяли порабощать и притеснять себя. Теперь мы требуем своих прав, и если нам не дадут их добром, мы возьмем силой!
Среди служащих произошло движение — отчасти гнева, отчасти страха. Они с испугом ожидали,
— Прежде всего перемените тон, Гартман, так не говорят с хозяином. Если вы желаете быть принятым здесь как депутат и пользоваться его правами, то держите себя, как принято в подобных случаях, а не грозите нам насилием и бунтом. Вы требуете дисциплины от своих товарищей, а я требую ее от вас. Разыгрывайте среди них роль руководителя, если это вам так нравится. Но пока я здесь, — я хозяин рудников и надеюсь оставаться им. Имейте это в виду.
Если бы в комнату упала молния, она не произвела бы большего действия, чем эти резкие и повелительно сказанные слова. Служащие, отступившие было назад, снова окружили хозяина, чтобы защитить его, но он спокойным жестом отстранил их. Рудокопы смотрели на него в оцепенении, но никого так не поразила эта внезапная вспышка, как Ульриха. Он побледнел как смерть. Подавшись вперед, с трясущимися губами и широко раскрытыми неподвижными глазами, он стоял, как будто не соображая, что происходит. Поняв наконец свое роковое заблуждение относительно человека, о котором несколько дней тому назад отзывался с презрительным пожиманием плеч, он страшно разозлился; лицо его исказилось в гримасе. Как разъяренный лев, он готов был тут же броситься на него, но был остановлен твердым и спокойным взглядом хозяина. Артур не двинулся с места, только устремил свой повелительный взор на противника и этим укротил его ярость. Не более секунды мерили они друг друга взглядами, после чего их взаимные отношения были решены.
Медленно разжалась стиснутая в кулак рука Ульриха, медленно исчезло угрожающее выражение его лица, и глаза медленно опустились вниз. Он признал в молодом хозяине силу, равную себе, а может быть, даже превосходящую его, и — отступил.
Артур отошел от него и продолжал по-прежнему холодно и спокойно:
— Итак, сообщите своим товарищам, на что я могу согласиться, а на что нет! Прибавьте к этому, что я не возьму назад ни одного слова из сказанных мной. На том и покончим!
— Покончим! — повторил Ульрих глухим, сдавленным от внутреннего волнения голосом. — Я объявляю вам от имени всех рабочих, что с завтрашнего дня работы прекращаются.
— Хорошо. Я был готов к этому. Еще раз предупреждаю вас, Гартман, от любых крайностей и насилий. Говорят, вы пользуетесь неограниченной властью над вашими товарищами. Так постарайтесь, чтобы не нарушились порядок и тишина, и не надейтесь напугать меня бурными сценами. Я и мои служащие постараемся по возможности избегать всяких столкновений. Если же нас принудят к этому, то мы примем необходимые меры, в крайнем случае я прибегну к праву хозяина. Избавьте от подобного и меня, и себя.
Ульрих повернулся, чтобы уйти, но в его прощальном взгляде, кроме ярости и ненависти, было еще что-то более глубокое, затаенное, что судорожно сжимало грудь этого бешеного, страстного человека. Он так долго презирал молодого хозяина, этого «тряпку», и торжествовал при мысли, что его, наверное, презирает еще кое-кто. Если Артур показал себя и там так же, как здесь, то не могло быть и речи о презрении, эти большие темные глаза, смирившие его одним взглядом, могли внушить не отвращение и ненависть, а кое-что другое. Мертвенная бледность,
— Посмотрим, кто дольше выдержит! В добрый час!
Он ушел, сопровождаемый своими товарищами, по лицам которых было видно, что происшедшая здесь сцена подействовала на них несколько иначе, чем на их вожака. Уходя, они бросили на хозяина полуробкий-полупочтительный взгляд и удалились как-то нерешительно.
Артур, внимательно посмотрев им вслед, сказал, обращаясь к служащим:
— Эти двое уже наполовину отошли от него. Я надеюсь, что большинство опомнится, надо только дать людям время; теперь же, господа, мы должны смириться с необходимостью и допустить прекращение работ. Я нисколько не уменьшаю опасности, исходящей от двух тысяч возбужденных, людей, да еще имеющим такого предводителя, как Гартман; но я решил стоять до конца. Конечно, ваша воля, следовать за мной или нет. Поскольку вы почти все были против моего решения, то я не вправе навязывать вам его последствий и ничего не имею против того, если кто-нибудь из вас пожелает на время уехать отсюда.
Ответом на его предложение был общий отказ. Все служащие окружили молодого хозяина, уверяя его, что не покинут своего места. Даже Вильберг, самый робкий из всех, кажется, приобрел львиное мужество и присоединился к остальным. Артур вздохнул с облегчением. Благодарю вас, господа! После обеда мы поговорим об остальном и обсудим, какие надо принять меры. Теперь же я оставляю вас. Господин Шеффер, через час я жду вас у себя в кабинете. Еще раз благодарю всех!
Едва за ним затворилась дверь, как все дали волю чувствам, которые до сих пор им приходилось сдерживать.
— Я дрожу всем своим существом! — сказал Вильберг и сел на стул, не обращая внимание на присутствие начальства. — Боже мой, вот так сцена была! Я думал, что этот бешеный Гартман бросится на хозяина. Но что за взгляд, что за манера говорить! Кто мог ожидать такое от него?
— Это было слишком резко! — сказал Шеффер, но и в тоне его порицания, и в задумчивом покачивании головы чувствовалось, что он начинает менять свое мнение об Артуре. — Он говорил так, как будто у него есть миллионы, и производство работ в шахтах не является вопросом первостепенной важности, Его отец, несмотря на высокомерие, непременно уступил бы, потому что это было бы единственным спасением в деловом смысле, а о своем авторитете и достоинстве он не стал бы рассуждать. Сын-то, видно, не таков, Его тон, допустимый еще год тому назад, теперь совершенно не годится. Ему следовало выражаться осторожнее, неопределеннее, чтобы оставить себе возможность отступить, в случае…
— Ну вас к черту с вашей осторожностью и неопределенностью! — сердито прервал его главный инженер. — Извините, господин Шеффер, что я выражаюсь несколько грубо… Сразу видно, что вы привыкли работать в конторе и никогда не имели дела с рабочими. Он поступил совершенно правильно, внушив им уважение к себе, в подобных случаях это главное. Дружеские уговоры сочли бы слабостью, спокойное достоинство — высокомерием. С ними надо говорить решительно, и хозяин понял это лучше всех — доказательством тому может служить Гартман.
— Я боюсь только, что он не вполне оценил сложность предстоящей нам борьбы, — задумчиво сказал директор. — Рабочие вполне довольствовались бы тем, что он предлагает, но, имея такого вожака, как Гартман, они этого не сделают. Он не допустит уступок, а они слепо повинуются ему. Но и хозяин прав: он дошел до пределов возможного. Идти дальше — значило бы пожертвовать собственным положением и всеми нами.
Теперь, говоря об Артуре, они все называли его хозяином, и это звание он завоевал себе за какой-то час, проявив себя действительно хозяином.