В долине Лотосов
Шрифт:
Как всякая бывалая женщина, Ли Госян говорила очень свободно – вернее, не говорила, а почти пела – и дерзкими глазами ощупывала все тело гостя, точно стремилась похитить его душу. Женщины никогда так не смотрели на Ли Маньгэна, поэтому он, опустив голову, заливался краской и считал своими ногами ножки стола и табурета. Вскоре они выяснили, что оба носят фамилию Ли, только у нее она произносится в глубоком тоне, а у него – в поднимающемся. [7]
Проводив племянницу, Ян Миньгао с улыбкой спросил молодого человека:
7
В
– Ну как?
– Что «как», товарищ секретарь? – недоуменно переспросил Ли Маньгэн.
Ян Миньгао поморщился. Да, перед быком бесполезно играть на лютне! Парню давно за двадцать, успел отслужить в армии и демобилизоваться, а ничего не соображает. Только что здесь была молодая женщина, похожая на цветок, а он разинул рот и не понимает, о ком его спрашивают! Пришлось с ним серьезно поговорить, что уже было немалым унижением для секретаря райкома. Другие молодые люди в такой ситуации поставили бы перед начальником бутылочку доброго вина, а сами пили бы воду с его ног… Но Ян Миньгао решил пренебречь подобными пустяками. Совместив обязанности начальника, дяди и свата, он детально обрисовал служебные перспективы обоих молодых людей, привлекательность их союза, будущее их семьи. Со своей привычкой к руководящей работе он говорил обо всем этом так, будто ставил перед подчиненным государственную задачу, спрашивая время от времени: «Ну, понятно?» Он никак не ожидал, что подчиненный, пряча глаза и заикаясь, вдруг выдавит из себя:
– Большое вам спасибо за заботу, но дайте мне хотя бы несколько дней, чтобы как следует подумать…
Это не понравилось секретарю райкома, и он еле сдержался, чтобы не отчитать дерзкого зазнайку: начинающий работник, а корчит из себя чуть ли не лауреата дворцовых экзаменов, который в старые времена имел право жениться на дочери канцлера!
Воспользовавшись служебной оказией, Ли Маньгэн тут же отправился в Лотосы. Как он договорился с Ху Юйинь о свидании и где оно произошло – на тех же темных каменных плитах причала или нет, – мы не знаем, но только на сей раз они вполне ясно условились о свадьбе. К сожалению, в то время существовал порядок, определенный неизвестно каким документом, согласно которому член партии или даже беспартийный активист был обязан докладывать о своем намерении вступить в брак и получить на это официальное одобрение. Таким способом оберегалась классовая чистота общественных отношений. Поэтому через несколько дней, как он и обещал, Ли Маньгэн отправился к секретарю райкома и честно доложил ему о своих намерениях.
– А, так ты присмотрел знаменитую красотку из Лотосов? Поздравляю, поздравляю! – невозмутимо промолвил Ян Миньгао, возлежа в мягком кресле и растопырив ноги как краб. В руке он держал спичку, которой выковыривал из зубов остатки еды от очередного пира. Его подчиненный смутился и тоже стал походить на краба, только вареного.
– Да, мы знакомы еще с детства. Вместе собирали грибы, ростки бамбука…
– А какое у нее социальное происхождение?
– Наверное, из мелких предпринимателей примерно равных богатым середнякам…
– «Наверное», «примерно»!.. И это говорит административный работник? – Ян Миньгао поднялся из своего кресла, и его глаза загорелись, словно электрические лампочки.
– Я, я… – Ли Маньгэн смутился еще больше. Он чувствовал себя так только в детстве, когда его заставали на месте преступления
– От имени партийной организации могу сказать тебе, товарищ Ли Маньгэн, что отец этой девушки до освобождения был членом банды сине-красных, а мать и того похлеще – проституткой в порту. Ты должен понять, что только дочь проститутки умеет так ловко охмурять мужчин!
Ян Миньгао снова возлег в кресло. Он уже много лет работал на этом месте и знал грешки чуть ли не каждого жителя района. Именно таким образом он проявлял свою классовую бдительность.
Подчиненный, стоя перед ним навытяжку, чуть не плакал.
– Конечно, по закону о браке ты вправе сам выбирать себе жену, – продолжал Ян Миньгао, – но у партии есть свои законы. И тут перед тобой уже другой выбор: либо партийный билет, либо дочка хозяина постоялого двора!
Ян Миньгао исходил из принятых правил, из основополагающих принципов. Он ни словом не упомянул о своей племяннице, которая уже лопалась от зрелости, как налившийся соком персик.
Привыкший в армии к ясности и простоте, Ли Маньгэн не мог постичь всех этих сложностей и чувствовал себя, точно дерево, теряющее листву после первых же заморозков. За несколько дней он похудел чуть ли не вдвое.
Но это было еще не все. Когда районы упразднили, а уезды и волости получили новых руководителей, в списках волостных начальников Ли Маньгэна уже не оказалось. Он был назначен поваром в волость, потому что при демобилизации в его документах кто-то написал, что его нужно использовать не как кадрового работника, а как служащего.
Ли Маньгэн отверг подобную честь, вернулся в Лотосы и стал перевозчиком вместо своего постаревшего отца. Итак, взлет у него не состоялся, но и падение было не очень тяжелым: это ведь почти справедливо, если сын перевозчика продолжает дело своих предков. А управляться с лодкой он умел отлично.
Однажды вечером, когда на небе сияла яркая луна, он снова встретился с Ху Юйинь – все на тех же каменных плитах причала. Теперь у него для этого было больше возможностей, лодка находилась в его распоряжении.
– Это я во всем виновата, я… – бормотала девушка, и ее круглое заплаканное лице в неровном свете луны само напоминало полную луну, плывущую сквозь облака.
– Не плачь, Юйинь, мне и так тошно… – Ли Маньгэну и самому захотелось заплакать, но он, недавний солдат, не мог позволить себе слез.
– Маньгэн, я понимаю, ты обязан сделать выбор, ты не можешь без партии… Это я виновата, у меня судьба несчастная. Когда мне было тринадцать лет, слепой гадатель нагадал мне – я никому об этом не говорила, одному тебе, – что у меня жизнь не заладится, что я буду нести горе мужчинам… – Ху Юйинь зарыдала, виня во всем только себя. У нее до того не было врагов, и она совершенно не привыкла винить других. Ли Маньгэну это показалось странным, как и то, что на седьмом году после освобождения она не избавилась от суеверий, но он не хотел осуждать ее. Она была слишком несчастна и слишком уязвима – совсем как отражение лотоса в воде: прикоснешься пальцами, и оно исчезнет.
– Маньгэн, можно я буду считать тебя названым братом, а ты меня – названой сестрой? Раз уж нам не судьба…
Ее страстная мольба расплавила бы даже железо, и Ли Маньгэн не устоял. Он бросился к ней, обнял и как безумный стал целовать.
– Маньгэн, брат мой, брат! – плакала на его плече девушка.
Да, брат. В этом слове было и доверие, и ответственность. Ли Маньгэн разжал объятия и постарался напустить на себя максимум суровости, на какую только способен мужчина. Он чувствовал, что в этот священный момент их отношения изменились: грустная неизбежность победила, взяла верх над любовью. От них теперь требовались не обычные чувства, а подлинный героизм.