В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер
Шрифт:
Большой друг нашей семьи и мой лично – Эсфирь Михайловна Рачевская, человек редкой душевной чистоты – написала безыскусные, трогательные воспоминания о своей дружбе с папой и мамой. Она подружилась с папой особенно тесно за два года до его кончины, и мне хотелось бы привести некоторые отрывки из ее воспоминаний, которыми она заполнила половину общей тетради в красной клеенчатой обложке, хранящейся у нас дома.
Инженер по образованию, Эсфирь Михайловна в определенный период своей жизни сопровождала в ссылку нашего генерального конструктора Сергея Королева, с которым очень подружилась, как и со всей его семьей. Ее главной чертой была доброта. Когда она скончалась, я ощутила, что потеряла последнего близкого человека, который печалился и радовался печалями и радостями моей семьи. Жить стало холоднее, ушел человек, любивший моих родителей, меня и моих детей. Никто ее не заменил. И
«<…> В июле месяце 1946 года я по путевке приехала в подмосковный санаторий на станции Подлипки.
По приезде в санаторий меня поместили в трехместную комнату на первом этаже. Рано утром я услышала крик одной из отдыхающих в нашей комнате: “Держите вора!” Я открыла глаза и увидела молодого, высокого, рыжего человека, собиравшего наши вещи, сколько можно было удержать в руках. Услышав крик, он выпрыгнул в окно и исчез.
Осведомленная об этом происшествии, дирекция явилась к нам в комнату. Узнав приметы вора, директор сказал: “Это тот самый вор, который ограбил вчера композитора Чемберджи. Он влез к нему в комнату и на глазах у композитора снял со стула его пиджак и удрал”.
Директор сказал: “Эти два случая впервые произошли в нашем санатории. Надо немедленно сообщить об этом в милицию, чтобы они начали поиски этого вора”.
Таким образом я узнала, что Николай Карпович находится в этом санатории. Николай Карпович Чемберджи и его жена Зара Александровна Левина жили в доме композиторов на Третьей Миусской с 1938 года, где жили и мои родственники – семья Григория Семеновича Гамбурга. Григорий Семенович Гамбург был отличным музыкантом-альтистом, композитором и дирижером Оркестра кинематографии, профессором Института имени Гнесиных. Он был образованным человеком, наделенным острым умом и своеобразным юмором. Эти качества Григория Семеновича привлекали Николая Карповича и Зару Александровну, поэтому они часто бывали в семье Гамбурга, где я с ними познакомилась.
<…> На следующий день после того как нас обокрали, я встретилась с Николаем Карповичем. Он обрадовался встрече со мной, так как нуждался в общении с людьми, знавшими его раньше.
Прошло шесть лет со времени нашего знакомства. Я с трудом узнала Николая Карповича. Он плохо ходил, рука несколько повисла, речь была нечеткая, он часто заикался. Николай Карпович заметил мое смятение и сказал: “Вот такое несчастье меня постигло – инсульт. Зара поместила меня в этот санаторий для того, чтобы я дышал свежим воздухом и был под наблюдением врачей”. Я ответила: “Болезнь ваша в общем прошла, теперь постепенно будете поправляться, и все у вас пройдет бесследно”. Он добродушно улыбнулся. На следующий день приехала Зара Левина, она меня сразу узнала и очень обрадовалась, что и я нахожусь в этом санатории. Она отвела меня в сторонку и сказала, что ездит в санаторий предупреждать дежурную сестру, чтобы та не называла Николаю Карповичу его настоящее давление, которое у него всегда очень высокое. Он должен быть уверен, что выздоравливает, это надо ему всячески внушать.
Обязанность предупреждать дежурных сестер, чтобы они не говорили Николаю Карповичу правду о его настоящем кровяном давлении, я взяла на себя. Кроме того, я обещала в свободное от процедур время находиться с Николаем Карповичем. Я честно выполняла свои обещания, позднее обязательства перешли в потребность, так как общаться с Николаем Карповичем было очень интересно. Он был разносторонне образован, много знал.
Однажды в санатории показывали какой-то интересный фильм. Николай Карпович почувствовал, что мне хотелось посмотреть этот фильм, и заявил, что тоже пойдет в кинематограф. Мы пошли. Я усадила Николая Карповича у открытого окна, чтобы ему легче дышалось. Только начался фильм, как показ его прервали. На сцену вышел человек и сказал: “Чемберджи, Рачевская, назвал еще две фамилии девушек, которые жили со мной, – на выход!” Он повторил это два раза. Мы вышли и увидели легковую машину. К нам подошел милиционер и сказал: “Садитесь”. На наши вопросы: куда? зачем? – он ответил: “Там узнаете”. Я настаивала на том, чтобы Николай Карпович не ехал: больной человек, не надо его тревожить. Милиционер ответил, что мы едем в Клязьму, это рядом. “Вас задержат ненадолго, обратно довезут на этой же машине до санатория”. Мы недоумевали, но поехали.
Привезли нас в милицию, провели в большую комнату и ввели мальчика лет 12–14, цыгана со жгучими черными заплаканными глазами и черными кудрями, а за ним ворвались человек двадцать цыганок и цыган. Они шумели, жестикулировали, бросали на нас злобные взгляды. На нас напал столбняк. Мы не понимали, что происходит, при чем здесь мы. Тогда милиционер, обращаясь к нам, спросил: “Узнаете?” Мы хором спросили: “Кого?” “Вора, который обокрал вас”, – ответил он. “Мы же давали приметы вора, – сказали мы, – высокий, худой, рыжий
На следующий день приехала Зара Александровна, она долго смеялась своим заразительным смехом. Вместе с тем она опасалась, как отразится наше путешествие в милицию на здоровье Николая Карповича. Все обошлось благополучно.
Николай Карпович и я обычно сидели на открытой террасе, примыкавшей к его комнате. Николай Карпович вспоминал свои детские и юношеские годы, которые он провел в Крыму, в Ялте, в семье своего дяди, известного композитора Александра Афанасьевича Спендиарова. Он с благодарностью вспоминал, как тепло относилась к нему вся семья Спендиаровых. Матери своей он не помнил. Она умерла молодой от чахотки. Валентина Афанасьевна была талантливой художницей, некоторые ее произведение сохранились у Николая Карповича до сих пор. Рассказывал, как он любил море, как его тянет к морю, голубому небу, солнцу. Судьба свела его с Зарой – она так же, как и он, тосковала по Крыму, по морю. Он говорил, что Зара – самый дорогой и любимейший его друг, она поддерживает его в самых трудных жизненных ситуациях. Обладает даром понимать людей, Зара – талантливый музыкант и композитор, и что это очень важно, когда близкий человек понимает твою творческую деятельность. Он нуждался в ее поддержке, так как считал, что Зара сильнее его духом. Говорил о дочке Валечке, которую любил безгранично. Зара и Валечка, эти два существа, ради которых он хотел жить и творить.
Однажды во время мертвого часа мы сидели на террасе и мирно беседовали. Вдруг Николай Карпович стал страшно смеяться, весь трясся от смеха, указывая рукой на человека, идущего мимо нашей террасы. Я посмотрела на этого довольно солидного человека в очках – он был босой, ноги выше колен обнажены, через плечо перекинуто одеяло, на голове в виде чалмы повязано полотенце. Николай Карпович знал этого человека – известного хирурга. Оказалось, что в этот жаркий день, поскольку в Подлипках не было реки, хирург поехал поездом на Клязьму (одна остановка). После купанья он вышел на берег, оказалось, что все его вещи украли. Он вынужден был возвращаться в Подлипки в одних плавках, из проходной позвонил в свой корпус, чтобы ему вынесли одежду, – ему принесли одеяло и полотенце, и потому он шел в таком виде. Нас рассмешил еще один эпизод: мимо нашей террасы прошла народная артистка Варвара Николаевна Рыжова. В руках у нее были: гамак, гвозди, молоток, клещи, подушка. Встречные отдыхающие, видя, как она тащит эту тяжелую ношу, забрали у нее это хозяйство, подыскали ей место в парке и с трудом повесили гамак. Варвара Николаевна легла в гамак и начала что-то углубленно читать. Но не успела она начать, как появилось солнце, оно мешало ей читать, тогда она попросила проходящих изменить место. Они трудились, мокрые от жары, клещами вытаскивали гвозди, нашли место и с большим трудом снова повесили ей гамак. Только она улеглась, как солнце пришло и на новое место. Так ей несколько раз перевешивали гамак, пока она, разозлившись, не попросила отдыхающих отнести к ней в комнату все ее хозяйство: гамак, гвозди, молоток, клещи, привезенные с собой из Москвы. Все такие смешные эпизоды вызывали у Николая Карповича положительные эмоции. Он был весел, речь стала почти нормальной, он стал уверенней ходить. В такие минуты его не покидало чувство юмора. В остроте юмора ему нельзя было отказать.
Но случилось непредвиденное. В один из воскресных дней мы, проводив Зару Александровну с Валечкой в Москву, возвращались обратно. По аллее санатория навстречу нам шел на вокзал профессор Егоров – он был у кого-то в гостях. Когда мы поравнялись, профессор Егоров подошел вплотную к Николаю Карповичу, поздоровался с ним, посмотрел на него в упор и спросил: “инсульт”? Николай Карпович ответил: “да”. Тогда профессор Егоров махнул рукой перед лицом Николая Карповича, сказал: “безнадежно” и ушел.
Николай Карпович сразу стал спотыкаться. Из его руки выскользнул мячик, которым он тренировал пальцы поврежденной руки. Еще немного, и мы упали бы оба, потому что удержать его я не могла. К счастью, неподалеку от нас я увидела актрису Серафиму Германовну Бирман, она возвращалась с теннисного корта вместе со своим партнером. Я крикнула: “Помогите!” Они услышали и мгновенно подбежали к нам. Мы втроем почти на руках принесли Николая Карповича в его комнату. Тут же появились и санаторные, и отдыхающие врачи. Заре Александровне нашли комнату вблизи санатория сроком на десять дней. Врачи, Зара Александровна и я провели огромную напряженную работу, чтобы убедить Николая Карповича в том, что у него нет ничего серьезного, что все позади.