В доме напротив
Шрифт:
— Спасибо, — сказал он, только и всего.
С уборщицей они до сих пор не обмолвились ни словом. Она приходила по утрам. Делала вид, что прибирает в кабинете, наливала воду в кувшин. До завтрака проводила время в спальне и кухне, но там было так же грязно, как и прежде.
Если он неожиданно возвращался среди дня, то почти всегда заставал ее в обществе других женщин или какого-то мужчины и делал вид, что не замечает этого.
Неужели было внезапно решено, что одной Сони мало, чтобы следить за ним?
Не вставая с кресла,
Отлично! В первый раз он выдержал только две недели. Но когда она пришла, с каким-то проблеском надежды в улыбке, он вовсе не растрогался. После коротких объятий небрежно заявил:
— Я должен уйти.
И каждую неделю стал ходить учиться бриджу у г-жи Пенделли. Г-жа Пенделли была очень расположена к нему и часто повторяла: “Вы, турки, загадочные люди”.
Был бы бром, он бы спал ночи напролет. Но когда его прислали из Стамбула, Адиль бея пригласили в отдел, показали стограммовый пакет с маркой знаменитой аптеки, рядом с которой он прожил два года, и задали вопрос:
— На что вам такое количество?
— Я страдаю бессонницей. Ваш врач прописал мне бром.
— Может, вам лучше побольше двигаться, делать длинные прогулки перед сном?
— Я вам повторяю: это предписание врача.
— Он же не велел вам выписывать целых сто граммов.
— Да, конечно, но я хотел иметь запас.
— В таком случае мы отдадим этот пакет врачу, а он по мере надобности будет вручать вам нужную дозу.
Адиль не стал спорить. Но когда доктор принес ему маленькие конвертики с белым порошком, он их бросил в печь Из осторожности За это пришлось расплачиваться сидением в кресле до двух или трех часов ночи. За это время выгорало как раз полсвечи. Когда она догорала до половины, он ложился и тушил ее. Утром выливал в раковину чай, приготовленный уборщицей, и открывал сам, как делал это в самом начале, жестянку со сгущенным молоком.
Потом часами наудачу бродил по городу, смотрел, как разгружают суда, и когда никого поблизости не было, задавал по-русски вопросы женщинам, работавшим на разгрузке.
— Сколько получают грузчицы? — спрашивал он Соню по возвращении — По крайней мере десять рублей в день.
— На это можно прожить?
— Конечно. Тем более что они не тратятся на наряды.
— А на три рубля?
Она в нерешительности промолчала.
— Потруднее будет, правда? Даже если носить только ситцевое платье и бюстгальтер, как эти девушки! Так вот, они зарабатывают три рубля в день!
— Кто вам сказал?
Он молчал и ходил кругами по кабинету. Иногда искоса поглядывал на нее и видел, какая она бледная, узкоплечая. И не потому ли у нее такое дряблое тело, что она тоже, как все, плохо питается?
Однажды Соня сказала ему неуверенным голосом:
— Адиль бей, позвольте дать вам совет. Вы каждый день открываете
— А если мне не хочется есть?
— Тогда спрячьте эти коробки. Выбросьте их сами куда-нибудь.
На этот раз она отвернулась от него, и он чуть было не растрогался.
— Вот это они и делят между собой, когда меня нет, — пробурчал он тем не менее.
— Кто?
— Люди, которых я застаю здесь, когда прихожу неожиданно.
— Да нет же! Это, наверно, родственники уборщицы. Я знаю, что у нее взрослый сын.
— Этот взрослый сын шарит в моих бумагах!
— С чего вы взяли?
— Я сам видел.
У нее наготове всегда был один и тот же ответ.
— А у вас в стране слуги совсем не любопытны? Она была всегда бледна, но последнее время — он это точно заметил — становилась все бледнее. В последний раз, покрутившись чуть ли не час вокруг нее, пытаясь справиться с собой, он все-таки в конце концов попросил ее вечером прийти к нему, а она пробормотала:
— Вы этого непременно хотите?
Тогда он сказал — нет. С тех пор прошло три недели.
Свеча догорела до половины, и Адиль бей встал, неслышно прошел в спальню и стал раздеваться. Занавесок он так и не приобрел. По черным стеклам окна сбегали мутные капли дождя. По улице бежал настоящий ручей и журчал точь-в-точь как журчит ручей в лесу. Окно напротив было чуть приоткрыто.
Он лег и потушил свечу. Как каждую ночь, он лежал с открытыми глазами и снова видел, как Пенделли, даже не зевая на этот раз, прощается со всеми, переполненный радостью, накануне отъезда на “Авентино”.
И рядом с лицом Пенделли представлялось ему лицо человека в Новороссийске, сидящего с отчаянным видом возле бака, к которому он не подпускал чужих.
Надо не забыть поговорить о нем завтра с Соней, но он был заранее уверен, что она, конечно, найдет нужный ответ. Что в других странах тоже голодают. Тогда он покажет ей снимки базаров в Стамбуле с тысячью ларьков, набитых доверху товаром… А видела она когда-нибудь, как на улице жарят на вертеле цельную тушу теленка? За несколько пиастров можно набрать полную тарелку телятины!
Сколько раз в месяц удавалось ей поесть мяса? А ведь в ее возрасте как раз и формируется женский организм! Ее маленькие груди уже чуть-чуть отвисли. Кожа была очень белой.
Почему она так категорически отвечала ему? Почему она всегда была настороже? Как было бы просто стать добрыми друзьями, говорить друг с другом искренне, от всего сердца! И почему она смотрела на него с таким любопытством, даже, как ему иногда казалось, со скрытой жалостью, когда он сжимал ее в объятиях? У него подчас слезы выступали на глазах при мысли, что вот они здесь вместе, лежат, тесно прижавшись друг к другу, а она почти холодно спрашивает его: