В дороге
Шрифт:
Старая женщина, бабушка, сидит у двора.
– С новой дорогой вас, - поздравляю я.
– С асфальтом.
– Пропади он пропадом, - ругается она.
– Машины всю ночь гудят, голову поразбили. Едут всякие ащаулы, замков не наставишься. Тянут все...
Еще в прошлом году, когда дорога лишь подбиралась к хутору, жаловался старый учитель Павел Михайлович Соснин: "Тянут. Два насоса один за другим из колодца вытащили. Чем теперь огород поливать?"
Старая женщина, старый учитель... Старая память.
Вроде недавно все было: средняя школа, Дом культуры,
Елена Федотьевна, матерь Лелька, как всегда, на леваде, не в дому. Нынче она колготится, как и все добрые люди, у сенного скирда.
– Дожди одолели. Боюсь, затечет - и попреет. На выгоне кошу, вожу, докладываю. Не в силах, мой сынок...
Передо мной не выгон, а левада. Скошенная деляна люцерны в зеленых валах лежит.
– А это кто свалил?
– спрашиваю я.
– Я косила, кто же еще. Такая погода. Никто не едет. Начну, думаю...
– Да, - только и смог сказать я, зная о нездоровье матери Лельки.
А тут заурчала у двора машина: прибыл зять Федотьевны, Василий Макаркин. Еще не здороваясь, издали углядел он скошенное и спросил у меня:
– Ты, что ли, повалил?
– Она, - показал я на матерь Лельку.
Василий аж закряхтел в досаде, стал головой крутить.
– Сказал же тебе: приеду и скошу.
– Мой сынок, - оправдывалась мать, - такое вёдро стоит, думаю, может... Чую, в силах... Попробую, может... Так, помаленьку...
Поговорили с Василием. Он в отпуске, "отдыхает": неделю сено косил ("Не косьба - казня, льет и льет"), три дня картошку пробивал ("Трава - стеной, дожди, она прет и прет"), два дня "жука колорадского морил", эту неделю в квартире ремонт. В понедельник на работу, к колхозной скотине. Макаркин ветврач.
– Тогда я поехал, - скоро распрощался он.
– Нынче обои клеим. Подсохнет, ты перевернешь, послезавтра приеду и сложим.
А я прошелся по хутору, в бригадную контору завернул.
Клейменовский хутор живой, не чета иным. Но тоже... Клуб - разоренный. Старая кузня коптит, словно и нет ей сроку. А вот старые люди понемногу выживают. Ушел дед Архип. На пенсии да в болезнях Тарасов, Холюша, кум Николай,
– Да механизаторы не запили бы. Отец да сын Кузнецовы - это работяги, Андрей Клейменов придерживается, а другие...
– махнула она рукой, - не Шляпужки, не Тарасовы, таких уж нет работяг.
На уборке хлеба "не запили бы"... В другом краю области, в другом колхозе, собирались давать зарплату. Председатель противился: "Запьют". "Взрослые люди... Уборка...
– уговаривали его бригадиры.
– Бабы ждут денег". Председатель сдался, "взрослые люди" запили. Что им уборка, этим "взрослым" людям...
В бригадной конторе народу было негусто: ветврач, продавщица. Терзали они телефон. Шумели в трубку: "Але!.. Але!!" Из трубки явственно гремела музыка. Как и в прошлом году, когда три дня подряд пытался я дозвониться до райцентра, а из трубки лишь музыка да музыка, да чисто так. Зато радио говорило "по-немецки", как матерь Лелька объясняла: "Наше радио все боле по-немецки бельмекает: не пойми, не разбери, часов не проверишь". Вот и нынче оно то урчало, то пищало. Ветврач его выключил в сердцах.
– Раньше было кому пожалиться, - вздохнул он.
– В райком: мол, наведите порядок. А нынче встретишь начальника связи, он и рта не даст раскрыть, еще издали шумит: "Людей нет! Провода нет!" "А вы ведь опять цену повысили". "И еще повысим, - подтверждает он.
– А людей нет, провода нет. Да еще и столбы пилят".
Не верится, но чистая правда: валят столбы и увозят, целыми линиями. Электрические еще побаиваются, а линии связи сносят. Что чеховский злоумышленник, он лишь гаечки отворачивал. Нынешние работают посерьезней: снимут десяток столбов, увезут, а ты алекай через пустое поле...
В Дурновскую станицу, к Мазиным, вернулся я вечером, хозяева были дома; но Владимир Яковлевич снова спешил, торопясь еще раз объехать свои поля. В его арендном звене ли, бригаде 25 механизаторов, 3200 гектаров земли, а нынешняя головная боль, как и у всех, - сено. Колхозное сено, корма, а значит, зимовка. Прежде в колхозе было 5 тысяч голов скота, и кормов вечно не хватало. Пришло время свободы: райком не командует. Хочешь - значит, уменьшай поголовье. Уменьшили в пять раз. Не вдвое, а впятеро! Земли осталось столько же и люди те же. И все равно кормов не хватает. Почему?
Едем полями. Вот скошенный, в валах, эспарцет. Уже просохший. Но ни людей, ни машин не видно. А вот уже в копнах доброе сено. Вокруг безлюдье. Седьмой час летнего погожего дня, того самого, который год кормит. Но кончился рабочий день, и с кнутом рядом - никого. Вот и разъехались по домам колхозные работники. Свое сено к подворью будут ночь напролет возить и в скирды класть, а потом еще и укроют от дождя. Возили и возят, ночи не спят, потому что погожих дней нынче раз-два и обчелся. А колхозное жди дождя, который уже недалеко: мглой обступает со всех сторон.