В дозоре
Шрифт:
Не успев опомниться от первой встречи, старик уже видел других своих сообщников.
— Вы знаете этого человека? — спокойно спросил следователь.
— Знаем.
— Может быть, вы скажете, откуда вы с ним знакомы?
— Это Аким Порфирьевич Вешкин, талабский купец.
— Откуда вам это известно?
Разведчик кивнул в сторону рыбака головой и, немного помявшись, ответил:
— В отряде его служил... затянул он нас тогда и до последнего времени в руках держал.
— Вы часто у него останавливались?
— Всегда, когда переходили
— Вешкин — грамотный человек?
Разведчик вопросительно посмотрел на Вешкина.
— По грамоте, гражданин следователь, он вас за пояс заткнет. Дома имел. Снитки вагонами в Петроград отправлял. Церковь выстроил...
Бессонов приказал коменданту увести двоих разведчиков. Когда разведчиков увели, он закурил и спросил:
— Ну, что вы теперь скажете, гражданин Вешкин? Все ваши сообщники выловлены, и вы напрасно упорствуете, корчите из себя мужичка. Так с чего мы начнем?
Старый, матерый шпион сидел, оглушенный и раздавленный под тяжестью неопровержимых улик, от которых не уйдешь.
Как ловко провел его начальник заставы. Выследив, он разил по частям, обескровливал, выхватывая его сообщников, и он, Вешкин, ничего не знал об этом. Он надеялся на свою звезду, надеялся на свой опыт, на свой ум, а, оказывается, нашлись люди, которые обвели и провели его. Все полетело прахом. Он разоблачен, изобличен, пойман и должен, если не хочет, чтобы за него говорили другие, раскрывать и выдавать следователю своих сообщников, говорить о всех своих делах, ничего не утаивая и ничего не скрывая. Начнешь утаивать, тогда следователь, чего доброго, приведет для очной ставки и тех двух разведчиков, что прибыли в последний раз в лодке. А он сыт по горло и этими свиданиями с друзьями.
Вешкин вытер вспотевший лоб, еще раз поправил ворот рубахи, вдруг ставший узким и липким, и, не глядя на следователя, заговорил.
Он перестал корчить из себя мужика-простака, отказался и от цоканий, псковских словечек, вроде «товарищ нацальник», «байня», «куды», и заговорил на обычном русском языке, чуть-чуть налегая на «о». Перед следователем стоял степенный и рассудительный Аким Порфирьевич Вешкин, крупный купец, рыбопромышленник.
До этого Вешкин был скуп на слова, а сейчас своим многословием он даже удивил следователя. Объяснялось ли это тем, что он убедился, что дальнейшее запирательство бессмысленно, или он думал чистосердечными показаниями облегчить свою участь, — было не известно.
Он начал издалека, с революции, когда его же собственные батраки-рыбаки — а их у него было немало — захватили промыслы, дома, лавки, лишили его власти и праздной жизни, денег, положения, — словом всего того, к чему он стремился и что являлось целью его жизни.
Вешкин ушел к белым, организовал из таких же, как он, кулаков белый отряд, где кстати находились и его сыновья. Отряд Вешкина влился в армию Балаховича.
После бегства Балаховича Вешкин перешел с отрядом к генералу Юденичу и стал одним из организаторов Талабского полка.
Спокойствие изменило следователю.
Сформированный из кулацких сыновей, Талабский полк был самой надежной частью армии генерала Юденича. И вот один из организаторов этого полка, кулак сейчас сидит перед ним и спокойно повествует о черной истории этого полка вешателей и мародеров.
После разгрома Северо-западной армии Вешкин не прекратил борьбы. С чужим паспортом он уехал из города, где находились его дома, магазины, и под видом старого рыбака поселился на берегу озера в глухой деревне.
В его доме контрабандист и шпион всегда находили приют и убежище, чтобы переждать грозу, отсидеться, укрыться от опасности.
Хорошо изучив местность, он устраивал переходы шпионов через границу, помогал им пробираться в глубь Советской страны для диверсионной работы. Он не складывал оружия до самого последнего дня.
Старый шпион замолчал и взглянул в глаза следователю, как бы говоря: «Больше я ничего не скажу. Вы все уже знаете».
На лице следователя он без слов прочел беспощадный приговор.
Черные охотники
Метель началась с вечера. Тяжелые черные облака заволокли небо, и озерный лед, еще недавно сверкавший всеми цветами радуги, запорошило вьюжной пылью. Ветер сметал с советской стороны сугробы, рассыпал их по всему необъятному озеру.
Засыпанный снегом, Лунев с нетерпением прислушивался к однообразному свисту и завыванию пурги. Вскоре справа, в глубине советской территории, показались колхозники-рыбаки, которых Лунев дожидался. Видно было, как они подъехали к своим заметенным снегом ледяным отдушинам и принялись лопатами, топорами расчищать лед.
Мгла с каждой минутой сгущалась. По всему озеру, словно волны на кипящем море, перекатывались пухлые снежные валы. Порывы ветра оголяли зеленоватый озерный лед и мгновенно покрывали его белой крупчатой солью.
Одетый в белый плащ, Лунев лег за сугроб, в небольшую ледяную выемку. Он видел далеко кругом, сам оставаясь невидимым. Казалось, ищи хоть целый день, все равно не сыскать будет дозорного.
Две черные точки вынырнули из мглы. Лунев приподнялся, но снежная волна ослепила его. Через минуту мокрыми, захлестанными пургой глазами он увидел, что две пары лошадей, запряженных в сани-розвальни, скатились с закордонного берега на озеро.
Лунев поднес к глазам бинокль. В санях сидело шестеро одетых в черные полушубки людей.
Появление на озере чужих саней не удивило дозорного. И раньше было. Только советские рыбаки разобьют холодные шатры, разукрасят озеро веселыми зелеными мережками, — хуторяне — закордонные кулаки — тут как тут. Выедут на жеребцах и топчут часами озерный лед. Смотрите, мол, как мы шикарно живем. Смотрите, какие у нас легкие санки, какая блестящая сбруя, а о конях нечего и говорить: ветер, а не кони.