В душной ночи звезда
Шрифт:
Из темноты неслышно выступил старик, маленький и щуплый.
Придвинулся близко, всмотрелся в моё лицо и заговорил:
– Скоро подойдёт сторож Ефим со своей шумной собакой, она наделает беды. Если придётся тебе здесь остаться, не нужно с такого беспокойства начинать. Пусть всё будет тихо, а там, глядишь, люди привыкнут к тебе, вот и хорошо.
Дед палкой-клюкой дотронулся до моего бока, приглашая идти за собой.
Я последовал за провожатым. Шёл
"Ежу понятно, что я не совсем там, где должен быть... совсем не там, где должен быть... Где я?! Что за сложный глюк? С чего бы? Не ширяюсь, не покуриваю.... Устал, вспотел, сейчас бы в душ и растянуться на тахте с холодным пивом, и даже просто завалиться спать... Да, выспаться..."
Старик ввёл меня в огороженный двор, показал на вход в хатёнку. Открыл низкую дверь, пропустил вперёд. Направил меня, согбенного, к скамье и, затеплив лучину, осторожно обвёл горящей вокруг моего лица.
– Знал, что придёшь. Видел во сне. При крещении тебя нарекли Никитой. Боялся пропустить - не следует тебе сразу показываться на глаза людям.
Помолчал.
Потом внимательно рассмотрел светлые льняные брюки и свободную, навыпуск, рубашку (что ещё могло быть на мне в середине жаркого лета?), кивнул:
– Рубашка и штаны твои не бабьей рукой шиты. Сам ты гладкий, как сынок кастеляна. И, должно быть, в карманах твоих не огниво, а удивительные штуки, за которые и на дыбу попадёшь, упаси Бог!
Он зашуршал чем-то в тесной полутьме:
– Слушай, сынок: старый Бод сейчас окурит тебя дымом корня черноцвета, тогда глаза людей не будут о тебя спотыкаться. На тебя будут смотреть, но словно бы не видеть. А коли приметят, забудут сразу. Хорошо? При людях лучше тебе молчать, как молчит неразумный младенец, хоть всё видит и слышит. Если пожелаешь, можешь повторять сказанное за встречными - и здешний говор станет твоим говором. Не бойся, но берегись. Держись ближе ко мне и не смотри пристально людям в глаза.
Я внимал ему, боясь пропустить слово и, уверен, побледнел, - так погано всё оборачивалось.
Наскрёб в уголках памяти белорусские слова, выстроил их в вежливое архаичное обращение:
– Знает ли дед Бод, как я оказался здесь?
Старику мой подход пришёлся по душе. Он ответил, подумав:
– Должно быть, та звезда, под которой ты родился, высветила тебя сквозь священную диковину.
– Именно здесь, не в другом месте?
– Здесь твоя родина. Твои отчичи все до девятого колена рождались на этой земле и в землю эту схоронены. И должен ты нечто найти, или что-то уразуметь, что свяжет тебя навечно с отчизной.
– Значит, вернусь в своё время?
– Думаю,
"Ну и наворот!"
Сделалось страшно.
Вздохнул, чтобы успокоиться.
– Дед Бод родился не здесь?
– Нет. Я в младенчестве был посвящён богу Оанну в главном храме Эшнунны, разве знаешь ты, где это?
Моя память услужливо подсказала: "Ур, Эриду, Эшнунна". Именно в таком порядке и в комплекте. Что-то незначительное, мелкое и позабытое было связано с Уром, Эриду и Эшнунной, и я произнёс три названия вслух, словно обкатывал на языке. Вдруг вспомнил: в возрасте прыщавого долговязого подростка я забираю у одноклассницы красный стержень - выделить в конспекте фантастические Ур, Эриду, Эшнунна...
Говорю, вздронув:
– Древнешумерские города, они старше египетских пирамид. Их нет... наверное, четыре тысячи лет, как их нет, старик!
Старик поправил лучину, обернулся. По лицу, прокладывая дорогу среди морщин, сползли две слезы. От тихих слов на чуждом языке на мгновение осветились бревенчатые стены, но так только, на одно неуловимо короткое мгновение...
Я моргнул.
Померещилось?
Остановил себя: если честно, не успел ничего разглядеть...
Старик медленно склонил седую голову:
– Спасибо тебе, сынок. Чувствую: дарован тебе светлый разум. Поведёт он тебя навстречу людям мудрым и достойным. О, как согрел ты моё сердце, как возвысил мою родину воспоминанием о былой её славе и могуществе!
Что-то нереальное, невозможное крылось за нашей встречей.
Странно, но не было волнующего жутковатого чувства, сопровождающего состояние причастности к тайне. Наоборот, мир и покой наступал в душе, как только старик поднимал глаза и смотрел на меня: растерянного, придавленного, одинокого...
Вот и сейчас на границе всех ощущений тихий хрустальный звон невидимых капель отмеряет время.
Чужое время.
То, в которое, помимо своей воли, вторгся я.
И в этом времени меня никто не ждёт.
Нет, ждёт.
Ждал.
Ждал долго, почти всю жизнь.
Этот старик.
Бод сидел, молча, в задумчивости кивая головой своим мыслям. Потом вспомнил обо мне, шевельнулся, протянул руку в сторону, снял висевший в тёмном углу пояс. И голос хозяина утратил прозрачность, когда он подал поясок: