В душной ночи звезда
Шрифт:
"Три красавицы под моей опекой, - размышлял Бод, провожая глазами двойняшек, - долго соображаешь, чародей. Вот он, секрет! Вот ради чего неведомая сила вела меня сюда. Не столько сама Анна, сколько эти двое особенные, и скоро удивят всех. А на меня ляжет ответственность за то, что принесут они в мир, когда полностью раскроются их способности".
Сейчас Бод приобрёл двух учениц. Отсюда и слёзы, невольно набежавшие ему на глаза. Для чародея приход ученика - событие. Такое же признание его заслуг, как для подмастерья - успешно сданный экзамен на мастера, и
Бод вспомнил, как давным-давно ему обрадовался старый лесник в Карпатских горах, угадав в приблудном затравленном парнишке своего ученика. Тот человек всю жизнь, до старости, прождал, прежде чем судьба подарила ему светлый ум, подходящий для сохранения древних удивительных и тайных знаний.
Теперь он может быть уверен: служение его принято, а выбор жизненной стези одобрен, и эта женщина и эти дети дарованы ему самим небом.
Чуткая Анна, притихнув, оставалась рядом. Он привлёк её к себе, благодарный за то, что пути их пересеклись; за удивительную встречу, почти невозможную
в людском муравейнике. Покусал разбитыми распухшими губами её за ушко, просил:
– Анна, голубка, ну же, ласочка...
– Посмотри на меня. Может, увидишь? Сама я не могу понять...
Бод взял двумя руками её лицо, всмотрелся:
– Страх. Ты так и не можешь его преодолеть?
Анна покачала головой.
– Его боишься?
Она спряталась на плече, чувствуя себя так, будто это человек укрыл её мягким крылом. И постаралась прижаться к нему плотнее, чтобы это большое крыло окутало её всю.
– Любила ли ты его?
– Тогда думала - да... Я не видела его смерти, не хоронила. И долго не верила. Казалось, он явится за мной, и тогда призовёт к ответу.
– Ты - святая! За что тебе отвечать?
– Он ревновал меня. Виду не подавал, но я чувствовала - он страшно меня ревнует: ни за что и ни к кому, просто так. Он - достойный, во всём сильный, а меня боялся потерять. (Бод ведал, иногда люди, предчувствуя скорую кончину, жадны до всего, что любят и чем дорожат...)
– Я не знала, что мне делать, и в чём я виновата? Попросила образцы вышивки: заполнить трудами свои дни. Он обрадовался, возил меня в монастырь посмотреть на работу монашек, купил образцы узоров, нити - всё хорошее, самое дорогое. Очень гордился моим рукоделием, хвалил, лишь бы только видеть, что я занята, что я рядом душой и телом. Справлялся, сколько я успела сработать за день. К тому времени он, мастер, за неустрашимость выбран был начальником над отрядом своего цеха, а вскоре и главным над всеми местскими военными расчётами.
Когда налетели на Берёзково, мы были не в посаде, - посадские уцелели, хоть мужчин под стенами много полегло. Я с дочками жила в новом доме в предместье. Любила волю, в городе мне было тесно... Он до последнего боялся послать за мной друга; думаю, боялся, что человек увидит то, что сделали со мной...
В конце концов, тот сам догадался, прибежал закоулками, и убил того, кто отрезал мою косу. А мог бы и не успеть! Ворогов к тому времени уже потеснили далеко. Мужа застрелили.... Когда страшный человек тащил меня за косу, я поняла, что всё равно
Анна замолчала, подавленная, растревоженная горестными воспоминаниями, почти два года отнимавшими у неё всякую охоту жить.
Бод тихо укачивал её в своих объятиях.
Она подняла глаза:
– Моё сердце сразу притянулось к тебе. Только рядом с тобой я спокойна. Я думаю, ты меня немножко околдовал?
Бод загадочно улыбнулся: он снова думал о том, как часто люди считают колдовством то, что вовсе никакое и не колдовство... Глядя сверху вниз на свою драгоценную женщину, прошептал:
– А как же? Я почувствовал, что ты и только ты мне нужна!
Он не признался, что тоже страдает от одной мысли о том, что мог разминуться с ней.
"Сирена моя!"
– Я помогу, - пообещал он.
– Ты забудешь прежние тревоги. Вернусь к себе домой, возьму кое-что. В доме осталась чудесная вода из лесной криницы. Я захватил фляжку, когда мчался ночью к тебе, но не знаю, где она.
– У Кондрата. Дядюшке отдали её в замке. Но вряд ли в ней сохранилась хоть капля воды: вся помята, расплющена. Мужчины говорили, что благодаря этой фляжке ты остался жив; били ногами, целились в грудь. Я хочу забыть и это. Сделаешь?
– Поцелуй!
– шептал он.
– Ах, Анна! Жарко мне!
– Я пойду вниз, спи, - она выскользнула. Неожиданно добавила:
– Ты тоже поддался ревности - когда думал обо мне. Признайся, чародей!
– Анна, не уходи! Смотри: я уже спокоен и смирен. Присядь. Давай договорим! Ты всегда так легко угадывала помыслы?
– Только у тебя. Остальных я просто чувствую - добрый человек или злой. Это, наверное, все женщины могут.
"Не всё так просто, милая", - подумал Бод, и ещё помыслил: вдруг она может участвовать в его чародействе? Так часто ему во время хворей, время от времени валивших людей в городе, не хватало помощников готовить целебные снадобья.
– Ты думаешь, могу ли я помогать тебе?
– отозвалась на помысленное удивительная Анна, - Не знаю... Просто я твоё эхо. И я люблю тебя.
– И она всё-таки ушла, оставив Бода думать о её тайне так, как тому было угодно.
***
Три брата взбирались вверх по склону из отцовской мастерской в посад.
– Оп-оп, - болтал Василько, широко шагая и хлопая себя по бокам:
– Знаю, какую парочку столкну с этой горки зимой*. Думаю, бортник скоро сладит дело. Покачаю их: в снегу будут по самые уши!
– Если заживут его кости, - добродушно ухмыльнулся Егор.
– Егорий, если бы вокруг тебя целыми днями ходила красотка и гладила глазами твою размазанную, как квашня, харю, ты бы не только залечил кости, но и отрастил новые - как немецкий панцирь! Мужу такой пригожей бабёнки, как Анна, панцирь в самый раз, очень даже может понадобиться. Мещане думают, что дядька Козьма неспроста накинулся на бортника.
Иванька рванулся от них. Не оборачиваясь, крикнул, что забыл в мастерской...