В двух шагах от рая

Рощина Наталия

— Спасибо и спокойной ночи, — сказала Юлия и стала подниматься по ступенькам крыльца, когда сзади раздался голос:

— Юлия Сергеевна, если вы не против, я занесу к вам цветы, — ее догнал водитель, держа в руках корзины с цветами.

Щеголева оглянулась на Дмитрия: он стоял, держа в руках розу. Цветок был поломан — наверняка один из тех, что лежал на коврике. Рогозин нежно прикасался к нему, не замечая, как острые шипы больно колют пальцы.

— Хорошо, спасибо, — ответила Щеголева и открыла дверь подъезда, пропуская водителя вперед. В последний раз оглянувшись, она увидела, что Рогозин стоит спиной к ней. Измятый цветок, лишившийся лепестков, лежал у его ног.

Лето выдалось невероятно жарким. В городе столбик термометра не опускался ниже двадцати пяти градусов даже по ночам.

В квартирах стоял тяжелый, горячий воздух, от которого спасали только прохладный душ и сквозняки. Долгожданное лето изнуряло. Человеческая натура, всегда желающая «зимою лета, осенью весны», находилась в том состоянии, когда в радость был бы пасмурный, дождливый день, а не сияющее солнце в лазоревой бесконечности. Щеголева в этом плане не отличалась оригинальностью. Она плохо переносила жару, считая дни, каждый из которых приближал пору ненастий.

Но Юлии повезло. Ей удалось вырваться из знойных оков панельной многоэтажки и провести остаток отпуска под Керчью. Прекрасное, уютное и немноголюдное место для отдыха подсказала ей, как обычно, Надя. Ее Анфиса уже третий год отправлялась именно туда — большое имение радушных хозяев, которые окончательно перебрались из Керчи и приспособили свой огромный дом, двор, парковку под мини-дом отдыха. Солнце, песок, отдаленность от больших пляжей, немногочисленная публика, состоявшая из трех-четырех семей. Никто не мешал друг другу — владения были столь обширными, входов и выходов в доме было тоже немало, поэтому зачастую за день не со всеми из жильцов встретишься. Юлию такой отдых устраивал: она не любила шумных компаний, ненавидела ялтинские, алуштинские пляжи, где ей приходилось бывать. Невероятное скопление людей всегда действовало на нее угнетающе. Щеголев не сразу получил возможность отдыхать в элитном санатории, поэтому поездки к морю, с целью оздоровить Наташу, всегда были для Юлии одним из напряженных периодов в году. Она возвращалась загорелая, внешне посвежевшая, но совершенно не отдохнувшая.

Эти времена давно канули в лету. В этом году Наташа и Сева, словно желая хоть как-то скомпенсировать предстоящую разлуку, взяли над ней шефство. Вернее не над ней, а над ее отдыхом. Уговаривая ее отдохнуть десять дней под Керчью, они словно постепенно приучали ее к тому, что она скоро останется одна, что она должна привыкнуть к мысли об отдыхе, когда нужно думать исключительно о себе, о своем здоровье.

Вообще Юлия не очень-то и сопротивлялась очередному предложению детей. Она изрядно устала не только от зашкаливающего термометра, но и от неопределенности в личной жизни, которая прибавляла градусы и окончательно выбивала из колеи.

Разобраться в себе оказалось гораздо сложнее, чем Щеголева предполагала. И ленивое времяпрепровождение у моря, способствовавшее легкому течению мыслей, все равно не разложило все по местам. Вернувшись домой, она ощутила неприятную тревогу — оба мужчины ждали ее решения. Они ни на чем не настаивали, даже вопросов не задавали. Каждый получал отмеренную Юлией долю внимания и недомолвок без авансов и гарантий. Она же вела себя как собака на сене: и Рогозина не отпускала, и Щеголеву давала надежду. Нельзя сказать, что такая роль ей была по душе. Вот уже почти полгода она хотела услышать подсказку свыше или четкий внутренний, голос, который бы помог ей понять, как жить дальше. Но ничего, даже малейшего намека не было. Хотя кое-что, безусловно, прояснилось. Например то, что со Львом не сложатся прежние отношения. Юлия была огорчена и долго отгоняла от себя явные признаки того, что четко выражено в емкой фразе «битую чашку не склеишь».

Юлия чувствовала себя скованно и крайне неуютно в обществе бывшего мужа. Он был настолько рад тому, что она позволила ему попробовать начать все с начала, что совершенно не замечал ее настроения. Он полностью погрузился в новую жизненную ситуацию. Только возвращение благожелательного отношения Юлии снова в перспективе сулило ему существование, к которому он привык, по которому скучал. Щеголев принялся с присущей ему решительностью и энергией завоевывать сердце Юлии. Он не выдумывал ничего оригинального, используя привычный запас приемов мужчины, ухаживающего за женщиной. Несколько походов в театр, цветы, любимые Юлией

сладости — Лев каждый раз подчеркивал, что за прошедший порознь год не забыл вкусы жены. Плюс поездки за город на пикники в узком кругу: пару раз к ним присоединялись Андреевы. Все, как заговорщики, избегали щекотливых тем, делали вид, что все в порядке вещей. Словно не было этого года, когда самая благополучная семья из их компании вдруг перестала существовать. И Надя, и Саша принимали происходящее, как должное, потому что, в конце концов, решили: чужая семья — потемки и нечего соваться туда со своими советами. Даже Надя как-то поутихла со своими явными и неявными атаками на подругу по поводу устроения личной жизни последней. Готовность Юлии к примирению со Щеголевым застала Надежду врасплох. В первый момент она крайне негативно отнеслась к этому. Ей даже стало труднее общаться с подругой, чем раньше. Она расценила поведение Юлии как предательство. Правда, вскоре, поразмыслив, Надежда смягчилась. Она видела, что на самом деле Щеголева еще ничего не решила, а значит, быть может, окончание всей этой истории будет неожиданным. И когда после возвращения с моря Юлия пригласила подругу встретиться в их любимом десертном кафе, Надежда поняла: подруге нужно выговориться — раз, посоветоваться — два. Андреева прекрасно сочетала в себе два качества: умела не только говорить сама, но и слушать собеседника. Это делало ее незаменимой для Щеголевой в моменты душевного кризиса.

Андреева не ошиблась: Юлия выглядела очень взволнованной, растерянной. Бронзовый загар делал ее худощавой, но Наде показалось, что она действительно осунулась. Еще не заметив подругу, Юлия смотрела в окно, и во взгляд ее было столько тоски, что у Надежды сжалось сердце.

— Привет, дорогая, — поцеловав ее в щеку, сказала Надя. Усаживаясь напротив, она увидела вымученную улыбку, застывшую на лице подруги. Андреева покачала указательным пальцем: — Давай не будем ломать комедию, Юлюся. Выкладывай, что у тебя стряслось или не утряслось.

— Хреново, Надя, все так хреново, — потирая виски, ответила Щеголева.

— Конкретнее.

— Знаешь, я ведь приехала позавчера. На вокзале Лев встречает меня. Весь из себя — сама любезность. Цветы, нежный поцелуй в щеку, — Юлия подернула плечами, словно замерзла. — И потом, не знаю, как это получилось… Короче, мы поехали домой.

— К тебе домой, — уточнила Надя.

— Да, — неохотно согласилась Щеголева.

В этот момент подошел официант, и они заказали по шоколадному крему и стакану кока-колы со льдом. Юлия поглядывала на улыбчивого молодого человека, застывшего возле их столика. Он держал маленький блокнот и ручку, но ничего не записывал, потому что не сводил глаз с Юлии. Под конец ее это даже стало раздражать. Она чуть было не сказала что-то резкое по этому поводу, но он вовремя удалился, лучезарно улыбнувшись напоследок.

— Это Терминатор просто. Только вместо: «Я еще вернусь» — дурацкая улыбка до ушей, — сказала ему вслед Щеголева, чем вызвала приступ смеха у Нади. — Что я такого смешного сказала?

— Перестань злиться. В этом состоянии ты никогда не сможешь реально оценить ситуацию. Злость отбрасываем, раздражение и предубеждение тоже — к черту! — Андреева достала сигарету.

— Ты же говорила, что бросаешь? — нашла повод придраться Юлия. Ее вдруг захватила злость и раздражение на весь мир.

— Бросаю, ты права. Вот смотри, не табак, а бумагу курю, практически. «R1» называется. Это мне мой Андреев подсунул, — пододвигая пачку поближе к Юлии, начала оправдываться Надя, но вдруг вспылила: — И при чем тут мои сигареты к тому, что у тебя на душе сто кошек нагадило?

— Если бы сто! — простонала Юлия. Даже через загар стало видно, что ее бросило в краску.

— Тогда дело серьезнее, чем я предполагала, — глубоко затянувшись, произнесла Надежда.

— Представляешь, я даже не знаю, как это получилось… Короче, у нас была постель, — выдохнула Юлия и опустила глаза, как будто сказала что-то невероятно постыдное, что роняло ее в глазах подруги.

— Как ты это интересно назвала, — медленно выговаривая слова, заметила Андреева. — Не «мы занимались любовью» или «мы занимались сексом». Постель, говоришь? Ну, и что из этого? Что ты зарделась, как выпускница Смольного?