В двух шагах от «Рая»
Шрифт:
Сержант израсходовал четыре гранаты и отбросил немцев на исходные. Группа на вершине оживилась и атаковала немцев по фронту, тем более что гитлеровцев оставалось немногим более полутора десятка человек. Партизаны вели огонь прицельно и точно, и вскоре на склоне остались лежать последние из отступающей группы.
Высокий седой человек в маскировочном комбинезоне остановился перед укрытием Веретенникова и, сложив ладони рук рупором, крикнул;
— Эй, товарищ… выходи…
Веретенников от удивления привстал из-за камня, не теряя осторожности,
— Вы кто? Почему говорите по-русски?
— Это я вам должен задать вопрос: почему вы говорите по-русски?..
— Вы партизаны? — крикнул сержант.
— Нет…
Веретенников встал и, спотыкаясь, медленно пошел по склону, уже понимая, кто перед ним.
В бункере было светло. Двое офицеров цедили коньяк и вели неторопливую беседу.
— Ты любишь убивать потому, что ты смертен и знаешь, что придется умереть. Ты мстишь за свою будущую смерть, — говорил тщедушного телосложения, худощавый немец в форме абвера.
— Кому-то нужно делать грязную работу, Зигги. Поэтому я и пошел в СС.
— А я не хочу… Для меня интересна игра умов… Победить умного противника — это удовольствие. И ты не откажешь в моем поиске. Он последний, Гельмут…
— Что ты несешь? — притворно поднял брови оберштурмбаннфюрер.
— Ты знаешь… И не хуже меня. С лейкемией не шутят, как с Кальтенбруннером. Так-то вот, оберштурмбаннфюрер Хёниш.
— Ты еще доживешь до победы, Зигги.
— До чьей победы? Германия опять проиграла войну. И все из-за этой проклятой камарильи во главе с обожаемым фюрером…
— Зигги, ты с ума сошел!..
— Ефрейтор не должен командовать вооруженными силами.
— Там генералитет…
— А-а, — махнул рукой капитан, — клянусь святой Кунигундой, они боятся этого психа, им везде чудится гестапо… Я сожалею, что покушение не удалось. Может быть, мы и вышли бы из войны… с Западом наверняка… Фюрер — новый Бисмарк… Как же!.. Он даже не его тень.
— Тебя нужно расстрелять, — угрюмо пробормотал Хёниш.
— Я уже расстрелян, Гельмут… судьбой… Я наци, но не дурак и не предатель. И я молился нашим богам… А сейчас нам нужно знать, что задумали русские. Для этого я должен увидеть и услышать их. И сосчитать. Я сыграю глухонемого пастуха… как в Греции… помнишь? Ты не можешь сказать, что я не умею пасти овец, Гельмут. Я принес тебе сведения о дислокации партизанского отряда на блюдечке.
— Русские не греки. Они раскусят тебя.
— Нет. Старый лис не знает промахов. Я сработаю, как надо. И ты возьмешь их. Все-таки рота СС…
Они помолчали. Хёниш внимательно смотрел на приятеля.
— Бороду я, слава богу, отрастил заранее, — нарушил молчание Зигфрид Рутт, — лохмотья достать нетрудно.
— Ты возьмешь с собой оружие. Парабеллум и две гранаты.
— Упаси боже… Ты, Гельмут, незнаком даже с азами разведки. Тебе бы все пиф-паф…
Рутт по-ребячьи засмеялся.
— Твое счастье, что у
— Да. Это мое счастье. Только идиоту могло прийти такое в голову… группу крови нанести на кожу тушью.
— Мы не думали проигрывать войну, — буркнул Хёниш, — зато…
— Нету у нас «за то», Гельмут, — тихо произнес Рутт, — у нас осталось только «за это»… Чем больше русских погибнет на фронте, тем легче будет потом начать все сначала… Американцы и англичане не захотят терять Германию.
— Ты все знаешь, на то ты и абвер, — ехидно процедил Хёниш. — А скажи, друг детства Зигфрид Рутт, как и куда бежать мне, эсэсовцу, любившему убивать?
— Лучше всего сделать пластическую операцию лица и вырезать проклятую цифру вместе с кожей… Паспорт можно всегда купить… Я бы ушел в Швейцарию.
— Зачем что-то делать с лицом?
— Вы все любили сниматься с жертвами. Вашими лицами завалены все досье контрразведки русских… и американцев тоже.
— Ты прав.
— Двадцать третий сообщал, что и четвертая группа русских будет заброшена по воздуху… Я что-то не видел парашютистов.
— Они изменили решение в последний момент.
— По-моему, они еще не приняли решения… Они просто исчезли.
— Да. Кройшу не повезло… До сих пор не могу понять, как горстка русских расправилась с двумя взводами СС.
— Это особые люди, Гельмут. Их собирали со всего фронта, а может быть, и фронтов. Кройш был зауряден… просто служака.
— Они все равно придут к Отшельнику.
— А если нет? Что-то долго он молчит… Может быть, заболел?
Рутт помолчал, поиграл стеком, потом четко сказал:
— Я пошел спать. Распорядись достать овец и все принадлежности пастуха. Мне нужно еще обработать кислотой руки. Чтобы собака привыкла ко мне, я должен ей устроить настоящий пир. Для этого нужно мясо.
Хёниш кивнул, прикрыл глаза и поджал губы, как это делал всегда, когда требовал от мозга максимального напряжения.
Пастух был низкоросл, хлипок, с выцветшими, тусклыми глазами. Одет в холщовую поддеву, стоптанные чувяки, голова покрыта засаленной шляпой. С ним была собака.
На все вопросы он мотал головой и только мычал, потом написал прутом на песке — «Лука».
— Глухонемой он, — первым догадался Присуха, — а зовут Лука. Только как же зовут, если он не слышит.
— А это мы сейчас проверим, — усмехнулся Щеколда.
Он сзади бесшумно подошел к пастуху и выстрелил из пистолета над ухом Луки.
Тот даже не повернул головы.
— Отставить, сержант Чиликин, — сердито сказал Седой.
Капитан разглядывал овец. Их было немного, и все под стать пастуху — тощие, грязные, со скатанной лоснящейся шерстью.
Седой кивнул Джаничу. Тот подошел к пастуху и написал на песке одно слово по-сербски: «Откуда?»
Глухонемой показал рукой за гору и написал: «Кловачи».