В двух шагах от войны
Шрифт:
— Дети и есть. Глупые совсем. — И опустил голову.
— Трус ты, Антон, вот что! — ошалев от обиды, сказал Арся.
Антон дернулся, покраснел и сжал кулаки. Арсю, когда он эти кулаки увидел, сразу занесло.
— С отцом твоим видишь, что сделали? — зло закричал он. — Деревяшку бесчувственную сделали! Да я б их за это всех…
Антон ничего не сказал. Ушел. А Карбас молчал, втянув голову в плечи, как будто опасался, что его сейчас ударят. И Арсе стало так тошно, что сразу море показалось по колено, и о матери он сейчас даже не вспомнил.
— Собирайся, мезенский, вдвоем махнем, — сказал он отчаянно. Но «махнуть» им не пришлось.
4
Бывший
На берегу старый капитан садился на какую-нибудь замшелую лодку и, опершись подбородком на палку, пристально смотрел на реку. Шняка лежал рядом, а иногда вскакивал и с визгливым лаем начинал носиться вдоль кромки берега, пугая плавающих чаек. Капитан грозил ему палкой, и пес снова укладывался у его ног. Так Громов сидел долго, выбирая каждый раз места, где людей было поменьше. Ужасно не любил он расспросов и жалких, как он выражался, разговоров. Димкина мама, Виктория Юрьевна, как-то спросила, что у него с ногами, так он прямо рявкнул на нее:
— Поплавай с мое, погляжу, что с твоими копытами будет! — и он презрительно глянул на ее ноги. — Это тебе не польки плясать!
— Извините, — робко сказала Виктория Юрьевна, — я хотела вам посоветовать…
— А мне советы что рыбине крючок, — оборвал ее капитан и ушел, шкандыбая, в свой палисадник.
— Ты уж на него сердца не держи, Юрьевна, — сказала Марфа Васильевна, — совсем он маленько умом тронулся, от моря отставши. Еще перед войной то было. А как война почалась, совсем…
Она махнула рукой и ожесточенно стала вытирать и так чистый стол.
Димка вышел из дому. Афанасий Григорьевич сидел на бревне, а рядом, конечно, валялся несуразный Шняка.
— Топай сюда, салага. Посиди со стариком, — сказал капитан.
Димка сел рядом. Громов выплюнул изжеванную махорочную цигарку и сразу же стал вертеть другую.
— Что они, бабы, понимают, — пробурчал он, — а мне вот белухой [2] реветь хочется.
Он закурил. Шняка в полусне щелкнул зубами, отгоняя мух. В палисаднике пахло свежей листвой, звучали на разные голоса тротуары под ногами редких прохожих. Капитан что-то говорил ворчливо, а Димка сидел как завороженный под этим еще не очень теплым северным солнцем и ничего не слышал. Очнулся он, когда Афанасий Григорьевич стукнул своей палкой по бревну.
2
Белуха — крупный арктический белый дельфин, издающий резкие громкие звуки, почти рев.
— А я им говорю: рано капитана Громова списывать! Капитан Громов уже тышшу годов морячит. Капитан Громов с самим Владимиром Алексанычем Русановым в двенадцатом годе на Новую Землю ходил, капитан Громов всю рыбацкую науку за подзатыльники да восемь пудов соленой рыбы прошел, когда зуйком [3] у купца Шкарятова спину гнул. Капитан Громов вкруг света три раза обогнул. Я море, как половицы в доме, знаю: судно в тумане веду, дак о камень не стукну, о коргу [4] не задену. Я с самим Павлином Виноградовым под Котласом на Двинской флотилии воевал, а вы меня на якорь?!
3
Зуёк —
4
Корга — каменный островок или мель недалеко от берега.
«Какой он бывший — никакой он не бывший», — подумал Димка и сказал:
— Вы еще поплаваете, Афанасий Григорьевич.
— А что? Поплаваю! — сказал Громов, встал и неожиданно твердым шагом пошел к дому.
Шняка вскочил и залаял дурным голосом. А капитанская палка так и осталась лежать у бревна.
Димка немного повозился со Шнякой, и тут из дома вышел Афанасий Григорьевич. Он был в синем кителе, на груди «Знак Почета» и какая-то медаль, на голове фуражка с золотой «капустой». Глядя прямо перед собой, он пошагал к калитке. Подержался за нее, нахмурился и мрачно сказал:
— Ты того, Димка… палку мне подай-ко. На случай всякий. — Он вначале скривился, а потом ухмыльнулся. — Может, долбануть кого-никого достанется.
Отогнав Шняку, он громко прихлопнул за собой калитку и потопал по тротуару. Палку держал наперевес.
…В Управлении Тралфлота капитана Громова знали и приветствовали почтительно, однако просидеть в приемной пришлось долго — много у начальника было дел поважнее, чем обиды и заботы старого капитана. Все же он досидел.
Начальник, крупный, плечистый, совсем еще молодой — каких-нибудь лет сорок, — уважительно вышел из-за заваленного бумагами стола и крепко пожал Афанасию Григорьевичу руку. «Ишь как пальцы-то ему скрючило, да и палка вот, — с сожалением подумал он, — а ведь какой капитан был!»
Разговор был нелегкий и длинный. Начальник украдкой поглядывал на часы и начинал нервничать.
— Ну, куда? Ну, куда я тебя пристрою, Афанасий Григорьевич? — в который раз повторял он. — В море тебе нельзя, сам понимаешь.
— Мне нельзя? — рявкал Громов. — Миньке Батурину под семьдесят, а все плавает, старая шкаторина [5] .
— Ну, нельзя тебе в море, — устало говорил начальник. — А на берегу у меня капитанских должностей нет. Ну, нет же, сам понимаешь…
5
Шкаторина — подрубленный край паруса или брезента.
— А чихать мне на капитанскую должность! — сердился Громов. — Любую давай, лишь бы польза была. Не могу я сейчас небо коптить. Что у тебя, людей лишних навалом, что ли? Не хватает ведь людей-то?
— Не хватает, — уныло соглашался начальник, — но…
— Ты что на мою палку глядишь? — кричал Громов. — Вот она, моя палка, была и нету! — Он, взяв палку обеими руками за концы, хрястнул ею себя по колену. Хрястнул сильно, даже крякнул при этом, но палка не сломалась только ногу себе отшиб. Он сморщился от боли, а потом с упрямой злостью швырнул палку в угол. — Вот она, моя палка, была и нету, — слегка задыхаясь, повторил он и сразу затих.
— Ну, ладно, — вздохнув, сказал начальник, — ты, Григорьич, не переживай. Зайди через недельку — может, что и придумаю.
— Через недельку… — проворчал Громов.
Он опустил голову и задумался, глядя куда-то в стену. Потом встал и тяжело зашагал к двери.
Начальник быстро пошел в угол, поднял суковатую палку и подал ее старику. Тот молча взял ее и вздохнул.
— Ты не держи на меня сердце, Ванюша, — сказал он виновато. Невмоготу мне, понимаешь. Может, хоть… сторожем куда?