В Эрмитаж!
Шрифт:
— Который же?
— Тот, который мне больше понравится.
Фальконе проходит через озаряемую красными бликами мастерскую. Подходит к своему рабочему столу. Берет молоток, высоко поднимает его, на мгновение тот застывает над головой Философа, а затем обрушивается на нее. Наш герой — его гипсовая версия, его уменьшенная сущность — обращается в кучу обломков. Разлетаются волосики, изображающие дорогой парик с Невского проспекта. Клубы пыли. Гипсовая глыба, гипсовый мыслитель падает на пол…
—
— Ничего.
— Наверняка ты его обидел.
— Вовсе нет. Просто Этьен Фальконе совершил удивительно смелый поступок. Решился разрушить свое несовершенное творение прямо перед ученицей и старым учителем.
— Ты как-то склонил его к этому.
— Нет, не я. Совесть художника и сознание собственной неправоты заставили его разбить статую. И поверь мне, невелика потеря.
— Статуя была нехороша?
— Отвратительна, уверяю тебя. У него трудности с лицами. До сих пор в толк не возьму, как человек с талантом Фальконе мог не заметить самые яркие черты своей модели.
— Возможно, он заметил нечто, тебе неизвестное?
— Возможно. Но не могу передать, как я был рад, что избавился от этого бюста. Хотя довольно неприятно смотреть, как твоя собственная голова обращается в пыль.
— Что, ничего не осталось?
— Нет, кое-что уцелело. Уши. Они сохранились, потому что парик он изготовил отдельно, а потом уж приделал его сверху. Вот что приняло на себя главный удар — нелепый русский парик, который ты заставил меня купить на Невском проспекте.
— Уши доктора Дидро! — Гримм возбужденно потирает руки. — Ты случайно не захватил их с собой?
— Тут они, у меня в кармане, — отвечает Философ. И достает уши.
Два очаровательных каменных ушка, соединенные куском каменного черепа, сохранились в целости и сохранности и лежат на столе. Гримм берет их в руки, рассматривает. Они похожи на двух маленьких белых птичек. Две замысловатые, закрученные раковины, два отверстия, два странных прохода, спирально уходящих внутрь, в глубинные апартаменты духа, разума, чувств.
— Я их у него куплю, — говорит Гримм.
— Что, мои уши? Я думал, ты приобретешь бюст Мари-Анн.
— А он хорош?
— Великолепен. У девушки нет претензий, иллюзий, ложной гордости. Она прислушивается к своему учителю. Ее бюст настолько же хорош, насколько плоха работа Фальконе. Чародейка и впрямь понимает меня.
— То есть она тебе льстит?
— Нет, понимает меня именно так, как я хочу быть понят.
— Очень хорошо, — покладисто соглашается Гримм. — Возможно, я куплю оба. И не исключено, что подарю их императрице. Кстати, дружок, отпуск твой подошел к концу. Завтра царица, а с ней весь двор возвращаются в Эрмитаж…
Да, это правда. На следующий день улицы, пустовавшие две недели, заполняются вновь. Двор вернулся. Рысью скачут лошади, маршируют гвардейцы.
Лишь затем, чтобы понять — многое изменилось. Философ заходит в небольшую приемную и видит там княгиню Дашкову. Рядом с ней доктор Роджерсон озабоченно ломает пальцы.
— Она не в себе, — говорит Дашкова.
— Дело в оренбургском восстании, это из-за него она так расстроена, — бормочет Роджерсон.
Видимо, пока императрица отсутствовала или предавалась философским размышлениям, в провинции начались беспорядки.
— Это серьезно? — спрашивает наш герой.
— Verra, — отвечает Роджерсон, которому все кажется серьезным.
— Стоит нам напасть на Турцию, донские казаки начинают бунтовать, — объясняет Дашкова.
— Правда? Я ведь почти не знаю Россию.
— Совсем не знаете, — говорит Дашкова, — иначе вы не стали бы верить людям, утверждающим, что Россия — все равно что Париж. Оренбург очень далеко отсюда, это место, населенное варварами. От этих безумцев в кафтанах мы не можем избавиться уже полстолетия.
— Избавиться, оставив за собой все их земли, — хмыкает Роджерсон. — Там не прекращаются кровопролития, и нравы самые жестокие.
— Это все Пугачев, тот император-самозванец? — предполагает наш герой.
— Он, кто же еще. Пугачев и его мятежные казаки рыщут повсюду. Разбойники режут и убивают всех, кого прикажет их предводитель. Его свита состоит из пьяниц и сумасшедших…
— К счастью, они далеко от нас, — говорит Роджерсон.
— Но с каждым днем все ближе, — добавляет Дашкова. — Теперь вы понимаете, почему она боится за свой трон.
— Она идет, — говорит Роджерсон.
— Я ухожу, — отвечает Дашкова.
И входит царица в генеральском мундире, а за ней по пятам — две гончие собаки. Она приветственно кивает по русскому обычаю — во все стороны.
— Входите, мсье Библиотекарь, — говорит она, — Возможно, вы слышали о наших неприятностях.
— Не время философствовать? — бормочет он.
— Я не теряю надежды, — отвечает она…