В этом мире подлунном...
Шрифт:
Ибн Сина пошел на эти голоса, осторожно ступая в темноте и поневоле прислушиваясь к спору:
— Жди-жди, найдешь справедливость, как же… Нет ее, недотепа, нет — ни в нашем грешном подлунном мире, ни в том. Нету!
— Да не все правители одинаковы, не все! Были ведь и умные, и справедливые!
— А ты своими глазами их видел? Эх, недотепа!
— Сам ты недотепа!
Улыбаясь, Ибн Сина ускорил шаги. Его догнала какая-то тень.
Некий голос зашептал заговорщически:
— Шейх-ур-раис! Господин Ибн Сина! Не следует ходить туда, там
Ибн Сина ускорил шаги. Тень отстала, скрылась за жующими жвачку верблюдами неподалеку от костра. Шейх-ур-раис присел на чурбачок, тоже неподалеку от спорящих.
Высокий, широкоплечий человек в дервишской одежде, освещенный пламенем костра так, что заметен был у него над правой бровью светлый рубец, весело хлопнул ладонью об ладонь:
— Эй, люди! Я знаю одну историю, которая решит ваш спор, это старая история, старая загадка с разгадкой, но кто хочет послушать… пусть пожертвует во имя аллаха одну таньгу [85] или хоть полтаньги!
85
Таньга — серебряная монета невысокого достоинства,
Сидящие полукругом у костра засмеялись:
— Вот так так!
— Исчезла совесть у рабов аллаха: уже и рассказ продают за деньги.
— Конец света наступает…
— Зачем болтаешь? Есть деньги — отдай: послушаем интересную историю!
Ибн Сине припомнилось, что где-то он уже видел этого рослого, широкоплечего дервиша со шрамом на лбу, но где же? Где?.. Шейх-ур-раис тоже бросил три монетки в шапку, которую дервиш положил перед собой.
Человек погладил свой шрам, испытующе-удивленно посмотрел на ученого, затем, нагнувшись к шапке, переложил подаяния в поясной платок.
Начал так:
— Однажды некий падишах увидел сон. Будто семь худых коров сожрали семь толстых. Проснувшись в поту и страхе, падишах тут же созвал мудрецов: истолкуйте, мол, сон мой. И один из самых старых мудрецов с поклоном разъяснил:
«В стране будет семь лет изобилия, а потом придет сильная засуха — и семь лет будет неслыханный и невиданный неурожай и голод».
«Что же нам делать?» — спросил падишах.
«Нужно в течение семи лет зажиточной жизни запасать зерно и воду на семь лет последующих».
Так все и вышло, как предрек мудрец. Все, да не все. Семь лет стояла хорошая погода, изобилие и сытость настали такие, что остальное в предсказании… позабыли, хотя запасы все-таки собирали, смеясь над своей работой. Падишах, правда, помнил и даже упрекнул мудреца: мол, семь лет на исходе, где же предсказанные неурожай и голод? Мудрец ответил:
«Семь лет на исходе, но они еще не прошли. Подождите, будет день, когда вы проснетесь от сильного голода».
И точно — на следующий день падишах проснулся от чувства голода. Посмотрел — солнце ярится… И началась сильная засуха, и принесла с собой неурожай и голод. И длилось так семь лет. Толстые шатались
«Когда кончится засуха?»
Мудрец ответствовал:
«Падишах, потерпите неделю. Через неделю польет сильный дождь. Но, — предупредил далее мудрец, — пусть ни один человек не пьет дождевую воду, иначе он лишится разума!»
Падишах через глашатаев довел этот совет-предупреждение до сведения народа. Но кто после засухи удержался бы от глотка даровой воды с неба? Кроме падишаха, ее попили, кто меньше, кто больше, все, и все до единого лишились разума… — Дервиш весело ухмыльнулся, стукнул ладонью о ладонь. — И с тех пор никто не стал подчиняться велениям падишаха! Тогда падишах в третий раз позвал старейшего и попросил совета.
«Единственный выход возможен для тебя, падишах, — сказал мудрец, — ты тоже должен выпить этой воды!»
Все заулыбались, понимая, куда клонит дервиш. А тот заключил:
— Оказавшись в безвыходном положении, падишах тоже выпил дождевой воды — и спятил. И с того дня стал издавать указы, один другого глупей. А глупый народ, довольный своим дураком-падишахом, стал беспрекословно выполнять его нелепые веления!
Последние слова дервиша потонули в громком хохоте и колких выкриках:
— Ха, ха! Выходит, и там было точь-в-точь как в Газне… Каков народ, таков и падишах! Ха-ха-ха…
— Истинно! Мы тоже глупцы, что живем в подчинении у глупого султана. И злого к тому же, с саблей, обагренной кровью!
Тут из темноты, за костром, где лежали верблюды, кто-то крикнул в ярости:
— Эй, стража, сюда! Хватайте проклятых карматов! Этот бекат превратился в гнездо нечестивцев! Хватайте врагов ислама и государства!
Примчались с десяток нукеров, сверкнули сабли. Кто-то кинул песку в костер — он зашипел, угасая.
С криком «Беги!» карматы ринулись в разные стороны.
Ибн Сина тоже вскочил с чурбака, не зная, что нужно делать ему самому. Чьи-то крепкие пальцы схватили его за рукав:
— Господин Ибн Сина, зачем вам быть вместе с богохульниками-карматами? Идите к себе! Рано на рассвете — мы отправляемся в столицу.
До самой кельи Ибн Сину молча сопровождала некая тень.
«Странно! Рядом, совсем рядом со столицей эти карматы… И так спокойно, весело разговаривают… Странная легенда, и рассказчик со шрамом необычен…»
Ибн Сина его видел где-то, видел, безусловно. Возможно, и лечил… Почти сорок лет он лечит больных, тысячи и тысячи прошли через его руки, и большинство из них он помнит. Этот мнимый дервиш тоже ему знаком, но где, где они виделись? В Гургане или Джурджане? Или, может быть, в Хамадане? Где?
Так и не разгадав загадку, Ибн Сина заснул. Впрочем, скорей не заснул — впал в тяжелое дремотное состояние. Что-то слышишь во сне, но не сознаешь, голова будто отдельно существует. Это признак заболевания. Он сам описал это в «Каноне»…