В Ф Асмус — Диалектика необходимости и свободы в философии истории Гегеля
Шрифт:
Вопросы философии
Диалектика необходимости и свободы в философии истории Гегеля
Вопросы философии.— 1995.— №1.— С. 52—69.
От редакции. Ниже мы публикуем статью В. Ф. Асмуса «Диалектика необходимости и свободы в философии истории Гегеля», написанную в 1968 г. и ранее не публиковавшуюся. Проблематика статьи относится к одному из главных направлений философских интересов автора. Фактически содержание статьи шире ее названия — в первых главах дается очерк развития проблемы свободы в античности, философии Нового Времени, немецком классическом идеализме XVIII — начала XIX в. Гегелевское решение проблемы выступает таким образом итогом ее предшествующего многовекового развития.
I
Уже
Но так же в древности возникает представление и убеждение, согласно которому действие, совершаемое человеком, выполняется им как свободное.
Сопоставление признания предопределяемой необходимости человеческих действий с признанием свободы их совершения рано или поздно порождает вопрос о противоречии между необходимостью и свободой и о возможности разрешения этого противоречия.
В философии Гегеля это противоречие осознается как противоречие, порождаемое диалектикой бытия и мышления. Это — объективная и реальная диалектика. Обе характеристики выражают природу самого рассматриваемого предмета — поведения человека и его действий. Сфера, внутри которой разыгрывается и разрешается противоречие необходимости и свободы — не единоличная жизнь индивида, а история общества.
Как может быть обоснован такой взгляд и в каком смысле следует понимать сосуществование необходимости и свободы? что может означать необходимость поведения человека, если человек свободен, и что может сулить ему свобода, если сама свобода заключена в кадры необходимости? Где пределы необходимости и свободы в поведении человека, как природного существа, и его поведении, как существа социального?
Предложенное Гегелем решение этих вопросов имеет длинную историю в развитии предшествующей ему мысли. Гегель отнюдь не ставил, не разрабатывал и не решал эти вопросы впервые. Здесь неуместна была бы попытка проследить всю догегелевскую историю проблемы. Достаточно, если будет указано, что нового внес Гегель в ее постановку и решение сравнительно с его предшественниками.
Провести грань, четко отделяющую понятие Гегеля о необходимости и свободе от учения трудившихся над той же проблемой стоиков, Спинозы, Фихте, Шеллинга далеко не просто. Гегель не любил точно указывать, чем он был обязан своим учителям и учителям своих учителей. Истину, открывшуюся ему в результате упорного труда, изучения, он возвещал как самое истину — независимо от того, кем были добыты ее предпосылки и результаты: В сплаве своего учения он уже не различал чужие элементы, брошенные в горнило собственной мысли. Он яснее видел то, в чем его воззрение превосходило предшествующие ему попытки, отличалось от них, чем то, что объединяло эти попытки с его воззрениями в одной традиции и даже было их прообразом. Восстановление истинного генезиса мысли Гегеля требует большей справедливости к предшественникам, чем та, на какую был способен сам Гегель.
Диалектическому синтезу необходимости и свободы Предшествовало исторически нараставшее в своей интенсивности осознание их предельной противоположности. Научной почвой этого осознания были огромные успехи механистического детерминизма — сначала в учении о природе, а затем и в антропологии — в учении о человеке. Этими успехами отмечены XVII и XVIII столетия. Понятие необходимости постепенно завоевало всю область действительности. Оно было признано имеющим силу не только для индивидуальных тел с их механическими движениями, с их инерционными силами. Под господство необходимости был поставлен не только мир физической природы, сфера материальных тел, но также и мир психической причинности. Уже в античном материализме Демокрита атомистическая теория души стерла грань между психическим
Положение существенно изменяется в эпоху эллинизма. Для Эпикура свобода становится проблемой его философии, и притом — центральной. Отдельный человек, член огромного социального целого — государства, типа эллинистической монархии — одновременно сознает и свое подчинение необходимости социального порядка и свою потребность действовать наперекор ее принуждающей силе. В рамках предписываемой государством необходимости он хочет быть свободным.
Но откуда взяться свободе в макромире, если бы возможности свободы не существовало в материальных элементах физического мира— в самих атомах? Эпикур исследует, не могут ли быть в этом мире найдены, по крайней мере, зародыши свободы. Они должны быть найдены в этом мире атомов Демокрита, атомных вихрей, необходимо и неотразимо действующих «толчков» и «ударов». Но они могут быть в нем найдены не где-то между атомами, так как, кроме атомов, существует только пустота. Они могут быть найдены только в самих атомах, в самих их движениях — как внутренне присущее им самоопределение.
Свобода должна быть найдена в условиях самой необходимости.
Так была поставлена перед философией одна из величайших ее задач. Сам Эпикур усмотрел искомую свободу в утверждаемой им способности атомов самопроизвольно отклоняться при своем падении в пустоте от прямых путей падения, предначертанных им самой необходимостью. В этой фантастической гипотезе была налицо великая мысль: свобода, согласно Эпикуру, может быть найдена не вне необходимости и не помимо необходимости, а в тех самых реальных условиях, в которых проявляется необходимый порядок вещей. Для школы стоиков, развившейся параллельно школе Эпикура, сохранялись те же социально-исторические условия, требовавшие постановки проблемы свободы применительно к поведению человека. Однако решение проблемы у них оказалось глубоко отличным. Стоики ищут не столько свободы, сколько примирения с необходимостью. Детерминизм необходимости для них — поистине мироправящая сила. Чем может быть свобода перед лицом необходимости? Отношение к ней может быть отношением покорности, согласия, принятия. И оно может быть отношением непокорности, сопротивления, несогласия.
В обоих случаях осуществляется и побеждает только необходимость. Но судьбы покорного необходимости мудреца и противящегося ей безумца — глубоко отличны. «Того, кто согласен с нею, судьба ведет, кто ей сопротивляется, того тащит силой»: volentem fata ducunt, nolentem trahunt. Мудрецу — награда. Это — свобода, приходящая как результат воли и действия, согласных с необходимостью. Безумцу, пытающемуся восстать против необходимости,— возмездие: крушение его безрассудной попытки, гибель под неотвратимым ударом судьбы.
Стоическое решение рассматривало покорность необходимости как внутреннюю свободу. Решение это сохранило свое обаяние далеко за пределами античного мира. Но оно сводило свободу к резиньяции, к пассивному преклонению перед необходимостью. Активность «свободного» стоического мудреца — призрачная, мнимая. Не он овладевает необходимостью, а она им. «Свобода» в его действии только отказ от сопротивления. Само содержание понятия свободы остается у него чисто отрицательным. Настоящий герой учения стоиков о свободе — не сама свобода, а именно необходимость. «Внутренняя» свобода стоического мудреца — только тихая и светлая покорность, с какой опальный римский патриций вскрывает — по указанию императора — себе вены. Его акт остается актом внешне вынужденным, а не действительно свободным. Для героизма стоика подходит название одной главы в романе Виктора Гюго «Les miserables»: «Heroisme est 1'obeissance passive».