В глубь веков(Таинственные приключения европейцев сто тысяч лет тому назад. В дали времен. Том III)
Шрифт:
При помощи Иоганна профессор Курц совершил этот переезд довольно благополучно, то есть не забыв на судне ничего, если не считать двух-трех незначительных вещиц, взятых им под свое личное наблюдение.
Через час все четверо сидели уже вокруг стола, уставленного немалым количеством холодных блюд, на которые Иоганн поглядывал с мечтательной нежностью, распределяя в своем воображении порядок, в каком было бы наиболее приятно поужинать, не пропустив ни одного из них.
Впрочем, не с меньшим вниманием отнеслись к ужину и другие путешественники, за исключением разве одного Бруно, который ел без аппетита, а вид имел чрезвычайно рассеянный.
Утолив первый приступ голода, дядя Карл откинулся на
— Ну, господа, итак, мы наконец в Мадрасе; теперь я считаю своевременным сообщить вам, почему я так настаивал включить этот город в план нашего путешествия. Правду вам сказать, он-то и составляет для меня почти главную цель поездки — и вот почему.
Приятель мой, профессор Вагнер, которого все вы прекрасно знаете, сообщил мне, что во время своего путешествия по Индии, ему случилось открыть недалеко от Мадраса целый ряд пещер, служивших, как он полагает, жилищем доисторическому человеку. Он уверял меня, что до него ни одна живая душа не проникала в эти древние обиталища и что в них хранится неоценимый научный материал. Серьезная болезнь помешала ему заняться исследованием этих памятников минувшей жизни и принудила его вернуться на родину; но, узнав, что мы собираемся совершить настоящее наше путешествие и не рассчитывая сам побывать в этих местах, он предложил мне извлечь оттуда все, что только найдется там ценного, с тем, чтобы совместно с ним заняться разработкой этого материала.
Вы, конечно, поймете, что таких предложений не заставляют делать по два раза, а потому окрестности Мадраса снились мне в продолжении всего нашего странствования, пока мы не очутились наконец здесь.
Со мной должна быть карта профессора Вагнера, если только Иоганн не забыл ее уложить в мои чемоданы…
— Вы, вероятно, изволили забыть, господин профессор, — почтительно прервал Иоганн своего господина, — что сами запретили мне, чуть не под страхом смертной казни, прикасаться к этой карте; но все же по совести могу сказать, что не будь меня, — преспокойно лежала бы теперь ваша карта в Германии, в Нюренберге, на Н…ской улице, в доме № 42, на столе в вашем кабинете.
— Скажите, пожалуйста, какая удивительная точность! Уж не хотите ли вы намекнуть таким образом на то, что я способен забыть свой собственный адрес? — с раздражением воскликнул ученый муж.
— Всякий человек может, если хочет, иметь свои собственные достоинства и недостатки, — философски-спокойно отвечал Иоганн, — я же хотел только сказать, что это как раз тот самый адрес, по которому нам следует возвращаться на родину и, если только здесь для кого-нибудь интересно знать мое мнение, то я скажу, что чем скорее мы это сделаем, тем будет лучше. Бруно, слава Богу, уже поправился, хотя, конечно, и не потому, что мы вот уже второй год не можем найти себе места на всем земном шаре; Ганс спас утопающего колдуна и выручил меня на островах Фиджи от лютой смерти на зубах людоедов, чего же еще может желать человек, мечтавший о приключениях; я, кроме ужаса окончить свои дни в желудке невежественного дикаря, был еще, сверх того, приколочен пиратами; наконец, вы, господин профессор, смело можете сказать, что на земле нет такой части света, где бы вы не забыли какой-нибудь вещи. Значит, можно считать, что мы наконец добились своего и взяли от путешествия все, что могли.
— Послушайте, любезнейший Иоганн, — запальчиво воскликнул Курц, вы прекрасно готовите бесчисленное множество аппетитных блюд и, может быть, вправе гордиться вашим искусством, но это не дает вам права молоть всякий вздор о каких-то утерях, которые, если и случались, то по вашей же вине. Что же касается островов, на которых вы могли быть съедены, то должен вам сказать, что они называются
— Ах, господин профессор, неужели же вы полагаете, что для человека, который очутился в желудке дикого, может служить утешением то, что он твердо знал название того места, где это случилось?
— Позвольте, позвольте, господа, — вмешался в разговор Ганс, — все эти пререкания, может быть, очень интересны для вас, но они, к сожалению, ни на шаг не подвигают вперед наших планов. Вместо того, чтобы тратить время на эти споры, я советовал бы вам обратить ваше внимание вот на этого господина, — продолжал он, указывая жестом на Бруно, который в глубокой задумчивости сидел над своей тарелкой и, по-видимому, совершенно не слышал того, что происходило вокруг него.
Замечание это сразу изменило направление разговора. Несмотря на то, что споры, подобные настоящему, превратились для дяди Карла и для Иоганна в закоренелую привычку, тем не менее, оба спорщика неизменно прекращали их, если речь заходила о здоровье Бруно. Поэтому и теперь они разом перешли к этому вопросу, и бедный Бруно был выведен из своей задумчивости целым потоком посыпавшихся на него расспросов. Словно пробужденный от сна, он растеряно поглядывал на всех, совершенно недоумевая, кому и как отвечать.
— Вот этого только и недоставало! Да неужели же ты и в самом деле снова захворал, — с крайним беспокойством воскликнул господин Курц.
— О, что касается этого, — заметил Ганс, — то ты, дядя, можешь совершенно успокоиться, — здоровье Бруно находится в прекрасном состоянии.
— Ага, тогда я понимаю, в чем дело, — мрачно заметил Иоганн, — чем угодно отвечаю, что дело идет о волшебном индейце, в присутствии которого на честных людей обрушиваются неизвестно откуда взявшиеся пираты, скрывающиеся потом в морской пучине без всякого следа.
— Да, да эта догадка, пожалуй, будет поближе к истине, — улыбаясь, заметил Ганс, — не правда ли, Бруно?
Тот, в свою очередь, ответил брату улыбкой, поняв наконец причину суматохи, поднятой Гансом.
— Ну что ж, так и быть, сознаюсь, — проговорил он весело, — оба вы с Иоганном одинаково проницательны.
— Да говорите же наконец так, чтобы вас мог понять здравомыслящий человек, — воскликнул дядя Карл, решительно не понимавший полунамеков, которыми обменивались между собой его собеседники.
— Ну изволь, дядя, я объясню тебе все в двух словах. Ты знаешь, что мы с Гансом всегда спорили по поводу таких явлений, которые наука с ее наличными ресурсами до сих пор не может объяснить удовлетворительно.
— А, так значит, дело идет не более как о всегдашних твоих фантазиях на мистические темы, — успокоенным и несколько небрежным тоном заметил господин Курц, — и охота тебе, Бруно, возиться со всей этой чепухой?
— Подожди, дядя, не торопись; ведь я не называю же чепухой какой-нибудь черепок, который ты отыскиваешь на раскопках и с которым возишься потом по целым месяцам; почему же ты не хочешь допустить, что непонятные явления природы могут быть так же точно предметами изучения?
— Это совсем другое дело, — наставительно возразил профессор археологии, — мои черепки пишут для мира историю человечества, а какой-нибудь индийский факир служит лишь для того, чтобы расстраивать твои нервы и воображение.
— Ну, конечно, опять то же вечное и единственное возражение, которым с неизменным усердием угощает меня и Ганс; однако в настоящее время в моих руках, если только я не ошибаюсь, находится могущественное и неопровержимое доказательство противного; и, может быть, с помощью этого орудия, случайно попавшего в мои руки, я помогу тебе легче и вернее заглянуть в доисторическое прошлое человечества, чем это можно сделать при помощи всех твоих черепков вместе взятых.