В годы большой войны
Шрифт:
Следствие по делу о покушении на Владимира Ильича проводили ускоренным темпом. Через несколько дней удалось задержать еще одного участника покушения — офицера Осминина, председателя Союза георгиевских кавалеров. На первом же допросе террористы признали себя виновными. И не только в том, что хотели похитить Ленина, но и в попытке убить его там, на мосту, в первый день Нового года.
Теперь все становилось ясным — в покушении были замешаны правые эсеры и еще офицерская организация — «Армия спасения России и революции», хотя сами террористы утверждали, что действовали самостоятельно, считая большевиков виновными в развале русской армии.
Но вот произошло событие, которое затмило, отодвинуло все остальное: германские войска снова перешли в наступление на фронте.
Было уже за полночь, когда с узла связи принесли телеграмму — немцы захватили Псков, продвигаются дальше, почти не встречая сопротивления. Германские войска через два-три дня могут быть в Петрограде.
Владимир Ильич еще работал в своем кабинете, и Бонч-Бруевич доложил ему о телеграмме. Положение было катастрофическим. Столицу немедленно объявили на осадном положении. Через четверть часа из Смольного во все городские районы выехали машины, находившиеся в распоряжении правительства, — не так уж много, может десяток. Прошло еще некоторое время, и тревожные заводские гудки разбудили, всколыхнули уже заснувший Питер. А утром на афишных тумбах, на стенах домов, в подъездах — по всему городу расклеили только что отпечатанные листовки с призывом к трудовому народу России:
Социалистическое отечество в опасности!!!
Григорий Беликов, голодный и продрогший на холодном ветру, пришел в Смольный, когда на улице еще светились фонари, но свет их начинал блекнуть в наступавшем хмуром рассвете. Последние часы этой февральской ночи он расклеивал листовки и вернулся в следственную комнату — измазанный клеем, с ведерком и малярной кистью, похожей на палицу от намерзшего клейстера. Наскоро хлебнув из обжигающей кружки спитого, оставшегося от вчерашней заварки чая, проглотив кусок хлеба, он пошел вниз, принимать дежурство по охране арестных комнат. В общей камере, пересчитав арестованных, бросил на койку измятый листок, оставшийся в его кармане. Листок соскользнул на пол, но Григорий не стал его поднимать.
— Вот, спасители России, почитайте! — сказал он, выходя из арестной комнаты.
Поручик Кушаков поднял листок. Вокруг него сгрудились остальные.
«Чтобы спасти изнуренную, истерзанную страну от новых военных испытаний, — читал он, приблизив листок к окну, — мы пошли на величайшую жертву и объявили немцам о нашем согласии подписать их условия…»
«Социалистическая республика Советов находится в величайшей опасности…»
«Священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита республики Советов против буржуазно-империалистической Германии…»
«Совет Народных Комиссаров предлагает приложить все силы к воссозданию армии…»
Кушаков опустил руку с листовкой. В камере стояла тишина.
— Что же делать, братва? — выкрикнул Кушаков, стиснув рукой подбородок. — Кто же сохраняет армию — мы или тот, которого хотели убить?.. Что будем делать? Россия в опасности!..
Григорий Беликов приказал открыть общую арестную комнату — оттуда стучали, требовали вызвать старшего.
— Что нужно? — спросил Григорий.
— Передайте это письмо Ленину… Только очень срочно.
Конверт был заклеен, и Григорий отнес его в следственную комнату Бонч-Бруевичу, который тут же передал его Ленину.
— Письмо от арестованных офицеров, — сказал он. — Потребовали передать
Владимир Ильич разорвал конверт и пробежал глазами строчки, написанные на обороте листовки с призывом о беззаветной защите республики.
— Любопытно, любопытно, — проговорил он. — Извольте познакомиться.
Бонч-Бруевич прочитал:
«Председателю Совета Народных Комиссаров В. И. Ленину.
Мы, покушавшиеся на Вашу жизнь, прочтя Ваше воззвание, решили просить Вас немедленно мобилизовать нас на фронт, где обещаем Вам смыть вполне осознанный позор и преступность нашего поступка в непреклонной борьбе на самых передовых позициях нового фронта».
Почерк, которым было написано письмо, показался знакомым. В конце письма стояли подписи арестованных офицеров, и первой из них — подпись поручика Кушакова.
— Это тот самый Кушаков, дневник которого я вам показывал, — напомнил Бонч-Бруевич, возвращая письмо.
— А вы знаете, что здесь самое примечательное? — воскликнул Владимир Ильич. — Даже наши недавние враги становятся на защиту Советской республики… Не будем мешать!..
Владимир Ильич взял перо и написал резолюцию:
«Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт».
Арестованных вызвали в семьдесят пятую комнату. Они стояли вокруг большого письменного стола, и Бонч-Бруевич прочитал им резолюцию Ленина.
— В каких частях вы хотели бы служить? — спросил Бонч-Бруевич.
— В тех, которые пойдут впереди, — ответил за всех Кушаков.
Недавние террористы в сопровождении рабочего комиссара ВЧК отправились на Варшавский вокзал. Там на путях стоял под парами первый бронепоезд, уходивший на фронт. Его сформировали за несколько часов. Рабочим комиссаром, сопровождавшим освобожденных офицеров, был Григорий Беликов, двадцатилетний чекист, тоже уходивший в тот день на фронт. Он ехал в одной теплушке с рядовым солдатом Яковом Спиридоновым, который помог раскрыть покушение.
Потом были скоротечные бои. Бронепоезд действовал в составе только что рожденной Красной Армии. Громя интервентов, он прорвался на Псков. Наступление гогенцоллерновских войск, угрожавших существованию Советской республики, было отбито. Судьбы бывших террористов, готовивших покушение на Владимира Ильича, судьба чекиста Григория Беликова, на много лет затерялись в событиях революции и гражданской войны.
Часть первая
НАКАНУНЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПОИСКИ АДВОКАТА КРУМА
Супруги Штайнберг растерянно остановились на углу Свен-Гединштрассе у «бомбенпарка» — аккуратного скверика, втиснутого между домами.
Скверик точно повторял планировку большого, на весь квартал, здания, стоявшего здесь до войны. Война отошла в прошлое, и зеленые пластыри «бомбенпарков», разбросанные по всем городам послевоенной Германии, создавали видимость благополучия, скрывали разрушения, причиненные бомбардировками. А стены домов, с трех сторон ограждавшие скверик, обнажали всю свою неприглядную наготу — обшарпанную штукатурку, потемневший кирпич, проемы окон, заложенные тусклыми стеклянными блоками, похожими на днища винных бутылок. Впрочем, сейчас всю пятиэтажную высоту стен прикрывали броские, намалеванные люминесцентными красками рекламные щиты торговых фирм.