В голове моей опилки…
Шрифт:
Фонари в Катманду – только в предназначенном для туристов районе. Зато на остальной территории – тьма-тьмущая. Впрочем, мы были готовы и с карманными фонарями устроили охоту на беснующихся цикад, которые, как и мы, радовались наступившей прохладе.
Катманду – это муравейник. Издалека кажется застывшим монолитом, зато вблизи видно, что из окон квартир из-под жалюзи, закрытых днем и ночью, выбивается голубое сияние телевизоров. Кафешки «для местных» работают чуть ли не до полуночи, ведь вечер – время отдыха для отработавших весь день непальцев. В одну из таких мы и вошли. Сказать о непальской кухне просто – никакая она, такая же неприхотливая, как и местные кулинары. Деликатесом считается «момо» – готовится, как манты, варится, как пельмени. Только внутри –
С поварами мы разговаривали долго. Отчасти этому способствовала бутылка рома, отчасти любопытство фотокора, изведшего на кухне гигабайт памяти. Между прочим, душевные люди эти непальцы. Общаясь исключительно жестами, мы обсудили все нюансы международного положения, рассказали об Урале, посмотрели выразительную пантомиму о моде на трансвеститов в Непале. Распрощались совсем за полночь. Разбудили спящего портье, с удивлением вспомнившего постояльцев. Сбросили вспотевшие майки. Все-таки в Катманду душно...
Приятно было вспомнить о равнинных встречах в Катманду на высоте порядка четырех тысяч по дороге к базовому лагерю у подножия Эвереста. Там есть очень неприятный перевал из долины Чхукунг, если я правильно помню названия. Почти отвесный, нагретый солнцем и такой длинный, что забраться на него не решаются делегации полновесных американцев или те, кто решил приехать в Гималаи с детьми. Ни мне, ни фотокору, честно говоря, не хотелось лезть по круче. Мы как раз пили чай (вернее лимонный порошок, разведенный в кипятке) в лодже перед перевалом. «Камон, Сеей», – тормошил Нуру, наш проводник. «Да погоди, дай отдышаться», – отнекивался я, понимая, что Нуру прав: еще полчаса, и усталые ноги одеревенеют, а легкие, едва приспособившиеся к темпу подъема, опять начнут гореть на вдохе. Надо идти с небольшими перерывами. Каждое утро, когда мы выходили на маршрут, первые полчаса хода были самыми мучительными. Мозоли притирались к носкам, мышцы неохотно разогревались, глаза медленно привыкали к солнцу. Ничего хорошего нет и в том, что в 30-40-градусном пекле нельзя раздеться. Шли в темных очках, подняв воротники курток, в перчатках и опустив «уши» кепок. Иначе мощный поток ультрафиолета на такой высоте за несколько минут обожжет кожу до волдырей. Даже Нуру, проживший здесь всю свою жизнь, пользовался кремом от загара.
Перед неприятным перевалом я увидел маленькую старушку в очках, в совершенно дачном плащике и панаме. Не отвлекаясь на чай, она медленно полезла в гору. «Надо взять интервью», – автоматом пронеслась мысль. Вот бабушка уже поднялась метров на сто и скрылась за валуном, а я все пил чай, ни на секунду не сомневаясь, что настигну потенциальную интервьюируемую леопардовым скоком. Через три часа, когда мы, совершенно выдохнувшиеся, присели на камень на вершине перевала, бабушки и след простыл. Хотя было бы интересно поговорить с ней именно здесь, в своеобразном мемориале погибшим на Эвересте экспедициям.
Гигантское плато, сжатое с боков скальными стенами и обрывающееся перевалом, уставлено пирамидками, сложенными из камней. Каждая – экспедиция, в которой погибли люди, к каждой прислонен камень с выбитыми именами. Как предостережение идущим дальше. Экспедиции, в основном, интернациональные по составу. Среди американских, французских и немецких видны и русские фамилии. В 2006 году на Эвересте погиб россиянин Игорь Плюшкин. Не знаю, успели ли поставить ему памятник в этом самом мрачном по пути к Эвересту месте.
Бабушку мы встретили в Лобуче. Добравшись до лоджи, упали на кровати, пока голод не погнал нас в столовую. Пока
А канадца Ларри мы встретили уже в базовом лагере. Рано утром выползли из палатки пораньше, хоть и не спали всю ночь. Внутренние непромокаемые скаты от дыхания обросли пушистым снегом, который утром стал комками падать на лицо. Мы знали, что будет холодно, напялили на себя всю одежду и влезли в спальники в ботинках. Ночью переворачивались с боку на бок по команде, слушали, как взрывается под нами трещинами ледник Кхумбу, на котором стояла палатка, и падают лавины. Под этот аккомпанемент заснуть было невозможно, хотя Нуру и успокаивал: мол, если мы слышим, как «стреляют» трещины, это мелочи, они могут образовываться и за километр от нас, а лавины, ну, что лавины, мы же не под стеной находимся.
Продрогшие, мы стояли на солнце и отогревались. Нуру готовил чай, взяв воду из ямки, куда успели помочиться яки, носильщики вытряхивали снег из палатки. Вдруг я заметил, что по леднику, круто уходящему вверх, к Эвересту, спускаются едва заметные фигурки. Андрей сменил объектив на телевик и сообщил, что это люди. Мы побежали к ним навстречу. Напрасно: они были так далеко, что прошло часа два, прежде чем они дошли до базового лагеря. Тут сложно оценить расстояние. Гималайские масштабы не укладываются в голове: вроде видишь оранжевую палатку, идешь к ней полчаса, а это оказывается здоровенный шатер человек на 20. С горами еще сложнее: находясь на высоте 5 500, приходится убеждать себя, что вон тот холмик выше на два километра, просто до него не близко.
Жизнь базового лагеря похожа на обычную походную. Кто-то ставит палатки, кто-то готовит еду на всех, отдельная бригада копает яму для туалета, ведь жить в базовом придется долго. На подготовку снаряжения и акклиматизацию уходит по несколько месяцев...
Ларри появился как триумфатор. В красных бахилах и черной куртке, обвешанный альпинистским железом, с ледорубом наперевес. Он стоял на валуне, смотрел на нас сверху вниз, и снег отражался в его очках. Представившись, я задал тот же вопрос, который задавал каждый день вот уже две недели: «Зачем все это? Куча денег, масса опасностей?» Ларри наклонился, оперся о ледоруб и ответил: «Если ты спрашиваешь «зачем», ты ни черта не понял в этой долбаной жизни...»
Вот еще одна встреча – для понимания этой долбаной жизни и самого понятия «целеустремленность». Вернемся на пару дней назад. Когда мы сидели в «столовой» в Лобуче и делились впечатлениями от разговора со старушкой Габи, дверь тяжело отворилась, и на пороге, держась за проем, появился здоровый мужик. Охотничья куртка, камуфляжные брюки, усы на красном вспотевшем лице – однозначно, русский. «Вы откуда?», – спросил я на родном языке. «Из ада...» – ответил он. Мы познакомились. Москвичи Татьяна и Виктор решили осуществить свою мечту и отправились в Непал. Но у Виктора началась горная болезнь. Ему было плохо так, как не бывает плохо с самого тяжелого русского похмелья. Слабость, головная боль, тошнота, нехватка воздуха. Накрыв спальником, мы уложили его на скамью и принялись поить чаем. Нуру отозвал меня на улицу и сообщил, что, по его мнению, во всем виноват гид московской пары. «Я вас постоянно кормлю и пою чаем, а тот гид, наверное, экономил, вот Виктору теперь и плохо. У меня такого не бывает, я хороший гид», – похвастался Нуру, и мне захотелось дать ему чаевые.