В городе Ю. (Повести и рассказы)
Шрифт:
Я хотел спросить, считает ли он честной работой свои подвиги в Париже, но промолчал.
Поспать так и не удалось. Тут же зазвонил телефон, Леха схватил трубку.
— Геха, ты? — Он радостно захохотал. Дальше он слушал, только крякая и кивая, надуваясь восторгом все больше.— Ну, есть! Ну, все! — проговорил он и повесил трубку.— Управляющий всей культурой, старик! — радостно проговорил он и погляделся в зеркало.
— Поздравляю от души! — сказал я. «А есть тут культура?» — хотел спросить я, но не спросил.
Тут же раздался еще звонок — от каждой
— Тэк… тэк…— только приговаривал он.— Тэк! — Он повесил трубку.— Женщина, старик! — ликующе воскликнул он.— Говорит, полюбила с первого взгляда! Вот так! — Он бросил горделивый взгляд в зеркало.
«А когда ж был этот первый взгляд?» — хотел спросить я, но не спросил.
— Все! Уходи! — Он зашагал по крохотному номеру.— Сейчас во всех церквах заутрени идут — дуй туда!
Я хотел спросить — что, церквами он тоже заведует? — но не спросил.
Я вышел во тьму и мороз. Из темноты на меня волнами шла какая-то энергия. Приглядевшись, я увидел толпы людей, пересыпавшиеся с угла на угол,— но автобусы с прижатыми дверями проходили не останавливаясь.
Я решил пойти пешком. Спешить мне было абсолютно некуда. Дело в том, что в городе Ю. я родился и не был тут уже тридцать лет. Светало. Город производил нехорошее впечатление. Старые дома еще разрушались, новые дома разрушались уже. Чувствовалось, что десятилетиями никто не думал про город, потом недолгое время кто-то думал, воздвигал какой-то дом, характерный для той эпохи, и снова шли десятилетия запустения. Нехорошо для города оказаться не в моде, в стороне от всяческих фестивалей, когда на город наводится свежий — пусть даже и поверхностный — блеск. Здесь этого не было и следа.
«Хорошо, что я отсюда уехал! — мелькнуло ликование.— Но ведь вернулся же!» — придавила тяжелая мысль.
Собираясь сюда лет уже десять (правда, не думая, что навсегда), я с волнением думал, что не узнаю тех мест, где ездил в коляске. И вдруг я словно попал в сон, который периодически снился мне,— я снова оказался в том самом месте, которое помнил только во сне: те же деревянные двухэтажные дома, те же «дровяники» на краю оврага… Ничего не изменилось за тридцать лет! Тяжелый, темный сон про мое детство в чахлом квартале оказался не таким уж далеким — действительность не отличалась от него!
Еще одно обстоятельство — правда, не такое важное — тревожило меня. Ни в поезде, ни в гостинице я не успел зайти в туалет… осквернить родные места я, конечно, не мог… Я схватил такси и помчался в центр — но там все интересующие меня учреждения оказались закрыты — правда, по веским, уважительным причинам: в одном туалете проходила политинформация, в другом — профсоюзное собрание, в третьем — персональное дело. Казалось бы, надо радоваться столь бурной общественной жизни — но что-то удерживало меня.
Номер был закрыт изнутри, а на дверях туалета в коридоре висела малооригинальная табличка: «Закрыто по техническим причинам». Как насыщенно, интересно здесь живут!
— Закрыто по техническим причинам! — горделиво проговорил администратор,
— Ну, понятно,— пробормотал я.
— Кстати,— продолжил он (что же тут может быть «кстати», подумал я),— вашего друга (он сумел произнести эти слова с презрением и в мой адрес, и в его) дожидается тут какой-то товарищ (снова презрение), однако на стук и телефонные звонки ваш приятель не реагирует. Может быть, он вас устроит? — еще более пренебрежительно кивнул на меня администратор, обращаясь к гостю.
Со скамеечки поднялся мешковатый, бородатый мужик.
— Синякова,— ткнув мне руку, пробормотал он.— Главный режиссер театра драмы и комедии.
— Очень приятно,— пробормотал я. Не скрою, меня изумило, что он назвался женской фамилией. Я подумал, что ослышался, но после оказалось, что нет.
— Разумеется,— заговорил администратор, подходя с ключом,— у нас имеется возможность открыть номер своими средствами, но — раз уж вы пришли…
— Разумеется… извините… подождите здесь! — Я взял у администратора ключ, открыл, просунулся в узкую щель… мало ли что там?
В номере было пусто, на постели были видны следы борьбы… за занавеской — я задрожал — темнел какой-то силуэт.
— Эй… кто там? — выговорил я.
— Это ты, что ли? — прохрипел голос, и высунулась Лехина башка.
— Ну, ты даешь! — с облегчением опускаясь в кресло, проговорил я.— Чего прячешься-то, выходи!
— Не могу! — заикаясь, проговорил он.— Я голый! Эта — дождалась, пока я впал в забытье, и всю одежду увела, даже белье! Неужто Геха ее подослал? Ну, друг! Хорошо, что хоть шапка цела! — Он внезапно захихикал.— Откуда ей знать, что в такой лабуде такие деньги! Умен! — Леха погладил себя по шапке.— Отцепи меня — не могу больше! — свободолюбиво воскликнул Леха.
Я отцепил. Кутаясь в занавеску, как Цезарь в тогу, Леха пошел по номеру.
— Жалко, шмоток больше не захватил! — воскликнул Леха.
— Там тебя главный режиссер театра ждет,— проговорил я.
— Мужик, баба? — испуганно вскрикнул Леха. На всякий случай я уклонился от ответа.
— Сейчас позову.
— Зови! — произнес Леха, перекидывая лишнюю материю через плечо.
Появился режиссер. Набычившись, он смотрел на Леху. Тот, надо сказать, держался неплохо. Можно было подумать, что последняя мода диктует именно такой стиль: тога и ушанка.
— Слушаю вас! — величественно проговорил Леха.
— Синякова,— пробормотал тот.
— Машина, надеюсь, у подъезда? — поинтересовался Леха.
Синякова кивнул. Перекинув конец материи через себя, Леха двинулся из номера — мы последовали за ним.
В машине я спросил режиссера, не японец ли он. Он ответил, что нет. Просто, когда его назначили главным, он решил вместо своей неблагозвучной взять фамилию жены, и написал соответствующее заявление в соответствующие инстанции. Когда он получил паспорт, там было написано: Синякова. «Но ведь вы просили фамилию жены?» — сказали ему. С тех пор он вынужден ходить с этой фамилией. Случай, в общем-то, обычный, но чем-то он растрогал меня.