В гостях у турок

Лейкин Николай Александрович

Глафира Семеновна продолжала рыдать. Николай Ивановичъ, какъ могъ, успокоивалъ ее, налилъ въ стаканъ изъ чайника холоднаго чаю и совалъ стаканъ къ ея губамъ.

Наконецъ, въ купэ вагона вскочилъ сосдъ ихъ англичанинъ съ флакономъ спирта въ рук и тыкалъ его Глафир Семеновн въ носъ, тоже бормоча что-то и по-французски, и по-англійски, и по-нмецки.

XLII

Нашатырный спиртъ и одеколонъ, принесенные англичаниномъ, сдлали свое дло, хотя Глафира Семеновна пришла въ себя и успокоилась

не вдругъ. Придя въ себя, она тотчасъ-же набросилась на мужа, что онъ не разбудилъ ее передъ таможней и не предупредилъ, что будетъ осмотръ вещей, и награждала его эпитетами въ род «дурака», «олуха», «пьяницы».

— Душечка, передъ посторонними-то! кивнулъ Николай Ивановичъ жен на англичанина.

— Эка важность! Все равно онъ по-русски ничего не понимаетъ, отвчала та.

— Но все-же по тому можетъ догадаться, что ругаешься.

— Ахъ, мн не до тону! Я чуть не умерла со страха. А все вслдствіе тебя, безстыдника! Знать, что я такъ настроена, жду ужасовъ, и не предупредить! А тутъ вдругъ врывается цлая толпа зврскихъ физіономій въ фескахъ, съ фонарями.

— И вовсе не толпа, а всего трое, и вовсе не ворвались, а вошли самымъ учтивымъ, тихимъ образомъ, возражалъ Николай Ивановичъ. — Ужъ такого-то деликатнаго таможеннаго чиновника, какъ этотъ турокъ, поискать да поискать. Онъ самъ испугался, когда увидалъ, что перепугалъ тебя.

— Молчи пожалуйста. Болванъ былъ, болваномъ и останешься.

— А что же, не деликатный, что-ли? Даже осматривать ничего не сталъ, а сунулъ мн въ руку ярлычки, чтобы я самъ налпилъ на наши вещи. На вотъ, налпи на свой баулъ и на корзинку.

— Можешь налпить себ на лобъ, оттолкнула Глафира Семеновна руку мужа съ ярлыками. — Пусть вс видятъ, что ты вещь, истуканъ, а не мужъ пассажирки.

А англичанинъ продолжалъ сидть въ ихъ купэ и держалъ въ рукахъ два флакона. Глафира Семеновна спохватилась и принялась благодарить его.

— А васъ, серъ, мерси, гранъ мерси пуръ вотръ эмаблите… сказала она.

— О, мадамъ!..

Англичанинъ осклабился, и поклонившись прижалъ руки съ флаконами къ сердцу.

Это былъ пожилой человкъ, очень тощій, очень длинный, съ длиннымъ лицомъ, почему-то смахивающимъ на лошадиное, съ рыже-желтыми волосами на голов и съ бакенбардами, какъ подобаетъ традиціонному англичанину, которыхъ обыкновенно во французскихъ и нмещкихъ веселыхъ пьесахъ любятъ такъ изображать актеры.

Николай Ивановичъ насколько могъ сталъ объяснять, почему такой испугъ приключился съ женой.

— Ле бриганъ!.. Сюръ сетъ шемянъ де феръ ле бриганъ — и вотъ мадамъ и того… думала, что это не амплуае де дуанъ, а бриганъ, разбойннеи.

— О, yes, yes… C'est ca… кивалъ англичанинъ.

— Глаша… Объясни ему получше… обратился Николай Ивановичъ къ жен.

— Иси иль я боку де бриганъ… Въ свою очередь заговорила Глафира Семеновна. — Онъ ну за ли, ке иси грабятъ. Какъ грабятъ-то по-французски? обратилась она къ мужу, сбившись.

— А ужъ ты не знаешь, такъ почемъ-же мн-то знать! отвчалъ тотъ. —

Ну, да онъ пойметъ. Онъ ужъ и теперь понялъ. Ву саве, монсье, станція Черкеской?

— А! Tscherkesk"oi! Je sais… кивнулъ англичанинъ и заговорилъ по-англійски.

— Видишь понялъ, сказалъ про него Николай Ивановичъ.

— А мы безъ оружія. Ну сомъ санъ армъ… продолжала Глафира Семеновна.

— То есть армъ-то у насъ есть, но какой это армъ! Револьверъ въ сундук въ багаж. Потомъ есть кинжалъ и финскій ножикъ. Вуаля. Мы не знали, что тутъ разбойники. Ну не савонъ па, что тутъ бриганъ. Мы узнали только на желзной дорог. А знали-бы раньше, такъ купили-бы… Хорошій револьверъ купили-бы…

— Ты напрасно разглагольствуешь. Онъ все равно ничего не понимаетъ, замтила Глафира Семеновна.

— Про револьверъ-то? О, револьверъ на всхъ языкахъ револьверъ. Ву компрене, монсье, револьверъ?

— Revolver? О, c'est ca! воскликнулъ англичанинъ, поднялся, сходилъ къ себ въ купэ и принесъ револьверъ, сказавъ: Voila la chose…

— Нтъ, нтъ, монсье! Бога ради! Же ву при оставьте! Лесе!.. замахала руками Глафира Семеновна и прибавила:- Еще выстрлитъ. Не бери, Николай, въ руки, не бери…

— Нтъ, онъ все понимаетъ! подмигнулъ Николай Ивановичъ. — Видишь, понялъ и револьверъ принесъ. О, англичане, и не говоря ни на какомъ язык, все отлично понимаютъ! Это народъ — путешественникъ.

Началась ревизія паспортовъ. Вошли два турецкіе жандарма въ фескахъ и русскихъ высокихъ сапогахъ со шпорами и съ ними статскій въ феск и въ очкахъ и начали отбирать паспорты. Поздъ продолжалъ стоять. Мальчишка-кофеджи изъ буфета разносилъ на поднос черный кофе въ маленькихъ чашечкахъ. Англичанинъ взялъ чашку и подалъ Глафир Семеновн!

— Prenez, madame… C'est bon pour vous… сказалъ онъ и для себя взялъ чашку.

Взялъ чашку и Николай Ивановичъ. Кофе былъ уже настоящій турецкій: съ гущею до половины чашки.

— Пускай этотъ англичанинъ въ нашемъ купэ останется. Я приглашу его… Втроемъ будетъ намъ все таки не такъ страшно этотъ проклятый Черкеской прозжать, сказала Глафира Семеновна мужу и стала приглашать англичанина ссть. — Пренэ плясъ, монсье, е ресте же ву, же ву занъ при. Черкеской… Воля Черкеской. Е анъ труа все-таки веселе. А у васъ револьверъ.

— Oh, madame! Je suis bien aise… поклонился англичанинъ, прижимая револьверъ къ сердцу.

— А вотъ револьверъ мете анъ го, въ стку… указывала она. — Онъ будетъ на всякій случай пуръ Черкеской. Ву конпрене?

Англичанинъ понялъ, поблагодарилъ еще разъ, положилъ револьверъ въ стку и слъ. Съ пришедшимъ за чашками кофеджи началъ онъ расчитываться уже турецкими піастрами, которыхъ у него былъ намнянъ цлый жилетный карманъ. Николай Ивановичъ вспомнилъ, что у него нтъ турецкихъ денегъ, а только болгарскія, и просилъ англичанина размнять ему хоть пять левовъ. Англичанинъ тотчасъ-же размнялъ ему болгарскую серебряную монету на піастры и на пара, любезно составивъ цлую колекцію турецкихъ монетъ.