В И Ленин
Шрифт:
– Что же делать, милая Мария Федоровна? Надо бороться. Необходимо! Нам тяжело? Конечно! Вы думаете: мне тоже не бывает трудно? Бывает - и ещё как! Но - смотрите на Дзержинского, - на что стал похож он! Ничего не поделаешь! Пусть лучше нам будет тяжело, только бы одолеть!
Лично я слышал от него лишь одну жалобу:
– Жаль - Мартова нет с нами, очень жаль! Какой это удивительный товарищ, какой чистый человек!
Помню, как весело и долго хохотал он, прочитав где-то слова Мартова:
"В России только два коммуниста:
А посмеявшись, сказал, со вздохом:
– Какая умница! Эх...
Именно с уважением и удивлением он сказал, проводив из кабинета одного товарища "хозяйственника":
– Вы давно знаете его? Он был бы во главе кабинета министров любой европейской страны.
И, потирая руки, посмеиваясь, добавил:
– Европа беднее нас талантливыми людьми.
Я предложил ему съездить в Главное артиллерийское управление посмотреть изобретённый одним большевиком, бывшим артиллеристом, аппарат, корректирующий стрельбу по аэропланам.
– А что я в этом понимаю?
– спросил он, но - поехал. В сумрачной комнате, вокруг стола, на котором стоял аппарат, собралось человек семь хмурых генералов, все седые, усатые старики, учёные люди. Среди них скромная штатская фигура Ленина как-то потерялась, стала незаметной. Изобретатель начал объяснять конструкцию аппарата. Ленин послушал его минуты две, три, одобрительно сказал:
– Гм-гм!
– и начал спрашивать изобретателя так же свободно, как будто экзаменовал его по вопросам политики:
– А как достигнута вами одновременно двойная работа механизма, устанавливающая точку прицела? И нельзя ли связать установку хоботов орудий автоматически с показаниями механизма?
Спрашивал про объём поля поражения и ещё о чём-то, - изобретатель и генералы оживлённо объясняли ему, а на другой день изобретатель рассказывал мне:
– Я сообщил моим генералам, что придёте вы с товарищем, но умолчал, кто - товарищ. Они не узнали Ильича, да, вероятно, и не могли себе представить, что он явится без шума, без помпы, охраны. Спрашивают: это техник, профессор? Ленин? Страшно удивились - как? Не похоже! И позвольте!
– откуда он знает наши премудрости? Он ставил вопросы как человек технически сведущий! Мистификация!
– Кажется, так и не поверили, что у них был именно Ленин...
А Ленин, по дороге из ГАУ, возбуждённо похохатывал и говорил об изобретателе:
– Ведь вот как можно ошибаться в оценке человека! Я знал, что это старый честный товарищ, но - из тех, что звёзд с неба не хватают. А он как раз именно на это и оказался годен. Молодчина! Нет, генералы-то как окрысились на меня, когда я выразил сомнение в практической ценности аппарата! А я нарочно сделал это, - хотелось знать, как именно они оценивают эту остроумную штуку.
Залился смехом, потом спросил:
– Говорите, у И. есть ещё изобретение? В чем дело? Нужно, чтоб он ничем иным не занимался. Эх, если б у нас была возможность поставить всех этих техников
Да, часто слышал я его похвалы товарищам. И даже о тех, кто - по слухам - не пользовался его личными симпатиями, Ленин умел говорить, воздавая должное их энергии.
Я был очень удивлён его высокой оценкой организаторских способностей Л.Д.Троцкого, - Владимир Ильич подметил моё удивление.
– Да, я знаю, о моих отношениях с ним что-то врут. Но - что есть есть, а чего нет - нет, это я тоже знаю. Он вот сумел организовать военных спецов.
Помолчав, он добавил потише и невесело:
– А всё-таки не наш! С нами, а - не наш. Честолюбив. И есть в нём что-то... нехорошее, от Лассаля...
Эти слова: "С нами, а - не наш" я слышал от него дважды, второй раз они были сказаны о человеке тоже крупном. Он умер вскоре после Владимира Ильича. Людей Владимир Ильич чувствовал, должно быть, очень хорошо. Как-то, входя в его кабинет, я застал там человека, который, пятясь к двери задом, раскланивался с Владимиром Ильичом, а Владимир Ильич, не глядя на него, писал.
– Знаете этого?
– спросил он, показав пальцем на дверь; я сказал, что раза два обращался к нему по делам "Всемирной литературы".
– И - что?
– Могу сказать: невежественный и грубый человек.
– Гм-гм... Подхалим какой-то. И, вероятно, жулик. Впрочем, я его первый раз вижу, может быть, ошибаюсь.
Нет, Владимир Ильич не ошибся; через несколько месяцев человек этот вполне оправдал характеристику Ленина.
О людях он думал много, обеспокоенный тем, что, по его словам:
– Аппарат у нас - пёстренький, после Октября много влезло в него чужих людей. Это - по вине благочестивой и любимой вами интеллигенции, это следствие её подлого саботажа, да-с!
Это он говорил, гуляя со мною в Горках. Не помню, почему я заговорил об Алексинском, кажется, он выкинул в это время какую-то дрянную штуку.
– Можете представить - с первой же встречи с ним у меня явилось к нему чисто физическое отвращение. Непобедимое. Никогда, никто не вызывал у меня такого чувства. Приходилось вместе работать, всячески одёргивал себя, неловко было, а - чувствую: не могу я терпеть этого выродка!
И, удивлённо пожав плечами, сказал:
– А вот негодяя Малиновского не мог раскусить. Очень это тёмное дело, Малиновский...
Его отношение ко мне было отношением строгого учителя и доброго "заботливого друга".
– Загадочный вы человек, - сказал он мне шутливо, - в литературе как будто хороший реалист, а в отношении к людям - романтик. У вас все - жертвы истории? Мы знаем историю, и мы говорим жертвам: опрокидывайте жертвенники, ломайте храмы, долой богов! А вам хочется убедить меня, что боевая партия рабочего класса обязана прежде всего удобно устроить интеллигентов.