В интересах революции
Шрифт:
Хотя настроение было паскуднее некуда, Томский не удержался от радостной улыбки. На ловца и зверь бежит! О лучшем спутнике нельзя было и мечтать. Он вытащил из кармана скомканную записку Корбута.
— Полюбуйся… Лена пропала… Мне теперь на Лубянку.
Не сговариваясь, они направились к выходу со станции. Толик в двух словах рассказал о похищении супруги и нападении на него самого в районе Полянки.
— Лубянка это только промежуточный пункт, — скептически хмыкнул Носов, удивительно быстро переварив полученную информацию. — Даю патрон за сто, что твоя подруга находится гораздо дальше — в логове самого ЧК. Там же,
— Где бы она ни была, похитил ее именно твой комендант, — кивнул Томский. — Короче, этот ЧК мне нужен — живым или мертвым. Лучше мертвым. Если сын пошел в батю, то вступать с ним в переговоры нет никакого смысла.
— Сыночка я не понаслышке знаю… — задумчиво произнес Вездеход и замолчал, собираясь с мыслями. Воспоминания о Корбуте-младшем, судя по выражению лица карлика, были весьма болезненными. — Вертухаи Берилага схватили меня при попытке освободить Гришку. Я тогда отыскал на поверхности вентиляционную шахту и пролез на Площадь Подбельского по воздуховоду. А там клетки, длинные такие, с перегородками. В каждой из них по нескольку зеков. Наконец нашел брата. Даже успел с ним обменяться парой слов. Но у них там безопасность толково организована. Один цепной хрен из охраны лагеря, мать его, услышал, как я перепиливаю решетку. Пару зубов этому уроду я, конечно, удалил, но в итоге меня все равно повязали. Допрашивал сам комендант. В таких случаях он предпочитает пользоваться паяльной лампой. Иногда просто так, иногда — раскаляя на огне стальной прут…
Вездеход расстегнул верхние пуговицы куртки и показал круглые шрамы на груди.
— Смотри, Томский. Сектантская яма, о которой болтают все, кому не лень, тут ни при чем. Эти шрамы — автограф Чеслава Корбута. Все пытался дознаться, как я попал в Берилаг. Когда я вырубился, ЧК решил, что имеет дело с трупом, и оставил дверь своей берлоги открытой. Брата я не спас, но сумел выбраться из Берилага тем же путем, каким туда попал.
Томский машинально потрогал пальцем круглый бугорок на теле Носова и вдруг осознал, поверил, что Елена находится в страшной опасности. Как всегда в экстремальной ситуации, его охватила лихорадка: бежать, спасать! Не время распускать нюни, надо действовать быстро и решительно. Но идти на Лубянку нет смысла, это все равно что самому сунуть голову в петлю.
Нет, он не полезет в западню, а отправится прямиком в Образцово-показательный лагерь имени товарища Берия. Чеслав Корбут ищет встречи? Он ее получит! Только не там, где запланировал. Свои проблемы они решат прямо в Берилаге, и совсем не так, как рассчитывает дорогой товарищ ЧК. Это будет игра без правил. Тотальная война! Надо будет, он сам поджарит этого урода на его же паяльной лампе… Никаких правил, абсолютно никаких!
Анатолий аккуратно застегнул на Вездеходе куртку и похлопал его по плечу.
— Шпаги наголо, маркиз Носов, — сказал он решительным тоном. — Готовьтесь к бою. Вас ждут великие дела.
Глава 5
Завещание профессора Корбута
Станция Лубянка с момента ее переименования обратно в Дзержинскую превратилась в самый труднодоступный и засекреченный объект Красной линии. Дзержинская была кривой коммунистической пародией на Полис. Здесь тоже творили талантливые ученые, разрабатывались дерзкие проекты, делались важные открытия, изучались научные труды прошлого и писались новые.
Только
Дерзкий угон метропаровоза красноречиво продемонстрировал несостоятельность системы охраны Дзержинской. Раздувшихся от сознания собственной значимости красных генералов поснимали с должностей, а их место заняли молодые карьеристы, готовые ради продвижения по службе рыть копытом грунт в туннелях.
Новая метла вычистила с Дзержинской все проявления разгильдяйства. Двери, ведущие на поверхность, заварили до лучших времен. Кордоны в туннелях усилили людьми и укрепили технически — новыми рядами мешков с песком, из которых торчали стволы дополнительных пулеметов. Модернизировали и камеры для заключенных. Новое начальство тщательно обследовало подсобки на предмет лазеек. Старые двери заменили прочными решетками. Установили мощные лампы, освещавшие все уголки темниц снаружи и изнутри, а часовым строго-настрого приказали приближаться к решеткам только по трое.
Большинство камер пока пустовало, но темпы начавшейся чистки рядов не оставляли сомнений в том, что очень скоро усовершенствованные узилища переполнятся постояльцами, ждущими отправки в Берилаг. В беспощадном свете ламп, под пристальными взглядами охранников в камерах будут сидеть просто колеблющиеся, явные оппортунисты и те, кто был занесен в черный список врагов Коммунистической партии Метрополитена.
Комендант Берилага шагал по переходам мимо застывших в молчании охранников с автоматами, пока не остановился у стальной двери, ведущей в лабораторию.
— Чеслав Михайлович, а мы вас заждались… — Приседая от угодливости, охранник распахнул дверь. — Мартин и Гиви привели какого-то деда…
Корбут ничего не ответил, лишь смерил охранника презрительным взглядом и вошел в лабораторию. Лацис и Габуния, посчитавшие себя полностью реабилитированными в глазах шефа, развлекались игрой в «очко». Одного взгляда ЧК оказалось достаточно, чтобы дружки тут же собрали разбросанные по столу карты и застыли, вытянувшись по струнке.
— Так, так. Вот вы, значит, какой, Владимир Дарвинович. — Корбут сел на кровать напротив седого старика. — А я представлял вас моложе. Воображал вас себе по отцовским заметкам, совсем запамятовал, сколько лет назад они делались. Вам ведь, если посчитать, уже к восьмидесяти сейчас, не так ли? В наши дни редко кто столько живет. Отец вот мой не дожил до второй встречи с вами, — вздохнул он.
— Корбут — ваш отец? — нахмурился старец.
— Да, — подтвердил ЧК. — Что ж, придется нам поспешать, пока и вы не окочурились. Придется ободриться: работы у нас будет много. Очень много.
— Меня зовут Владар, — глухо ответил старик. — Я не знаю, о какой работе вы говорите. Что касается Корбута, такие люди, как он, позорят науку! Я не собираюсь сотрудничать…
— О каком сотрудничестве ты болтаешь?! — Лицо Чеслава сделалось пунцовым, а глаза налились кровью. — И как смеешь ты, раб, в таком тоне говорить о моем отце?!