В Иродовой Бездне. Книга 2
Шрифт:
Перспектива жить в лагерях до смерти нисколько не страшила Леву. Он твердо верил в то, что эти кратковременные страдания — ничто по сравнению с тем, что откроется ему в чудных небесах. Он знал, что каждый ушедший день только приближает его к Небесной Родине и что там не будет ни страданий, ни воздыханий, ни несправедливости. Там никто не угнетает ближнего, там. Христос, Свет, Жизнь…
Глава 2. В этапе
«Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его. и прославлю его»
Пс. 90:15.
Перед
— Ты что, верующий?
— Да, верующий, — спокойно ответил Лева.
— Странно. Такой молодой, а верующий. В какого же Бога ты веришь?
— В Того, Кто сотворил небо и землю, — ответил Лева. — И Иисуса Христа, Спасителя.
Разговор прервал подошедший начальник конвоя. Он взял у надзирателя книжечку из бересты и, просмотрев, бросил ее в кучу недозволенных вещей. В основном там были ножи да бритвы — их всегда изымали у заключенных во время этапа.
— Почему у меня отобрали записную книжку? — недоумевал Лева. — Ведь там только стихи из Библии. А, понимаю!.. Ведь Слово Божие острее меча обоюдоострого, оно проникает в самую глубину человеческого естества…
Смирнский подошел к железной печке, около которой грелись этапники, наклонился к дровам и, отщепнув кусок коры, положил его в карман.
— Зачем это тебе? — спросил один из бригадников.
— Да так, нужно, — ответил Лева Кусок коры не отобрали, он не был острорежущим.
Вечерело. Этап погнали на станцию Тайга.
Молчаливо, торжественно стояли по обе стороны дороги сосны, березы и ели, покрытые снегом. Скрипел снег под полозьями саней, на которых везли вещи заключенных. А там, наверху, было небо. Темные тучи как бы застыли на нем, и заходящее солнце, отражаясь в них, говорило о бесконечном: края туч розовели от вечерней зари, да и сами тучи, освещенные солнцем, не казались мрачными и угрюмыми. Лева шагал и невольно то и дело поднимал взор к небу. Было так приятно думать о том, что говорит Писание. Ведь придет день — был уверен Лева, — когда явится Христос, и тоже будут тучи, и Христа встретит мир истерзанный, утонувший во тьме.
— О, как возрадуемся мы! — продолжал Лева развивать свои мечты. — Скажем: вот Он, Бог, на которого мы уповали. Но почему же, почему люди, когда пришел свет в мир, чтобы озарить сидящих во тьме и тени смертной и направить их стопы на путь мира, почему они отвернулись от Христа? Почему бы и нашей стране не жить по Божьи, чтобы каждый любил другого, помогал, прощал? Ведь природа ее так богата, что богатств этих хватило бы всем, все были бы сыты, радостны и довольны… Но, увы! На всем земном шаре не снискать ни уголка, ни островка, где бы царили мир и любовь. Повсюду слезы, горе, ненависть, борьба. И это потому, — решил для себя Лева, — что Христос не занимает первое место в сердце человека…
На станции стоял поезд — несколько «телячьих» вагонов. В них и погрузили заключенных. В вагонах было так же холодно и морозно, как и на воле. Но зажгли круглые железные печи. И хотя они сильно дымили, это нисколько не огорчало этапников: в вагоне стало тепло, и можно было улечься на покрытые инеем нары. Как водится, конвой сделал последнее предупреждение в отношении побега, двери вагона заперли, и все стихло. Помолившись, Лева спокойно уснул.
Когда он проснулся, через решетку маленького вагонного
К вечеру был сформирован состав (он вез лес и заключенных), прицеплен паровоз, и поезд наконец-то тронулся. Поздно ночью он остановился около какой-то большой станции, и конвой принес воды.
Это общеупотребительное выражение, широко распространенное в тюремной (лагерной) среде, низводит свободную человеческую личность до положения бессловесной скотины. — Прим. автора.
Лева переносил жажду легко. Год пребывания в условиях следствия приучил его к какому-то особенному терпению. То же относилось и к хлебу. Свою порцию Лева аккуратно делил на три части: завтрак, обед и ужин, и никогда этому правилу не изменял.
Ехали день, другой. Куда — никто не знал. Наконец, состав прибыл на какую-то большую станцию. Огромные прожекторы освещали большие насыпи. Прибыли ночью. Все, казалось, было погружено в мрак неизвестности. Наутро заключенных высадили из вагонов, построили и погнали в город. Было ясно: это какая-то большая новостройка. В лагере этапникам сообщили, что они приехали в большой новостроящийся город будущего — Прокопьевск. Здесь были разведаны большие залежи каменного угля, и сюда со всех сторон направляли этапы заключенных, чтобы строить шахты и дома, в которых будут жить труженики нового города.
Бараки, где разместили прибывший этап, были деревянные, длинные, с двойными нарами. Ввиду холода и примитивности постройки нары располагались не у стен, как обычно, а отступя — посередине барака.
Глава 3. Прокопьевск
«Чтобы никто не поколебался в скорбях сих; ибо вы сами знаете, что там нам суждено».
I Фес."3:3
Этапников подвергли санобработке. В лагере своей бани не было, и заключенных под усиленным конвоем повели в городскую — огромный, как большой клуб, бревенчатый дом. Его тотчас оцепила охрана, и мытье началось. Горячей воды было в избытке, и это воспринималось непривычно. В обычных лагерных банях ее или не хватало, или выдавали по нормам — черпаками. А тут горячая вода текла из кранов, и никто в ней не ограничивал. Заключенные вымылись хорошо. И Лева после бани почувствовал себя особенно бодро.
Руководители лагерных работ начали опрашивать прибывших, что те умеют делать. Огородники и пчеловоды не требовались, и у Левы остался один выход — записаться к бригаду плотников: в них испытывали особенную нужду. Правда, он не скрыл от своего бригадира, что не специалист, а топором умеет рубить лишь дрова, но тот обещал научить.
После обязательной выдержки в карантине этапников разместили по бригадам. В бараке, где оказался Лева, было много казахов. Они резко выделялись среди русских заключенных своей многоречивостью: их говор не прерывался до ночи. Расположились на нарах так: русские — по одну сторону барака, казахи — по другую.