В Иродовой Бездне. Книга 4
Шрифт:
— Это ложь, ложь! — твердо говорил Лева.
— Хорошо, мы вам устроим очную ставку.
Однажды Леву вызвали днем. За столом сидел Тартаковский. Он сказал, что сейчас будет очная ставка с одной из сестер, которая вышла из комсомола якобы под влиянием наставлений Левы. В комнату ввели девушку из Чапаевска — Тамару. По ее испуганному виду, дрожащим бегающим глазам Лев понял, какую большую психологическую подготовку пришлось провести «органам» для того, чтобы заставить ее говорить ложь.
— Тамара, Тамара, как я рад видеть
— А вот мы сейчас зачтем ее показания, — сказал следователь. И он стал читать, как Тамара показывала, что она познакомилась с верующими, стала посещать баптистские собрания в Чапаевске, покаялась, а потом Лева уговорил ее оставить комсомол. — Подписывайся! — предложил Тартаковский.
— Она подошла к столу, дрожащей рукой, не садясь, стала подписывать.
Лев смотрел на нее, и сердце его горело только любовью, только состраданием к этой юной, духовно слабой сестре. Она только-только пошла за Иисусом, и вдруг такая буря ринулась на нее!
— Тамара, — сказал Лева. — Я нисколько не обижаюсь на тебя, что ты неправильно показала, что я говорил тебе о выходе из комсомола. Я понимаю твое состояние, буду продолжать молиться за тебя и верить, что тот огонек, который зажегся в твоем сердце, будет благословением тебе в жизни.
— Это вы что, здесь еще вздумали агитировать? — закричал следователь. — И здесь еще пропаганду разводите, хотите ее опять вовлечь? Замолчите!
Он тут же постарался поскорее выпроводить свидетельницу.
— До свидания, до свидания, Тамара. Я никогда тебя не забуду и желаю тебе только хорошего! — искренне, с любовью в голосе говорил Лева.
— Вот видите, — торжествующе сказал следователь, — она подписала, дело оформлено, факт остался фактом, что вы отвлекали людей от общественных организаций. Вы преступник, и тяжелый преступник. Не только это, но мы имеем факты, что ваша деятельность могла вести к подрыву Советской Армии. Что молчите? Это факты! — Он достал протокол допроса. — Володю Шапошникова знаете?
— Да, это сын брата Алексея Ивановича Шапошникова. Он тоже покаялся и стал приближаться к Богу.
— Ну, это колеблющаяся личность. Он вроде от вас и отходит, а вот существования Бога никак не может отрицать. Но мы надеемся — вправим ему сознание. Так вот, он показывает на вас, что слышал, как вы в доме его отца говорили, что лучше сидеть в тюрьме, чем идти в Советскую Армию. Говорили? Признавайтесь, говорили?
— Признаваться мне не в чем, потому что это противно моим убеждениям, и так говорить я не мог, Я считаю службу в армии своей гражданской обязанностью и сам служил в армии.
— Бросьте ссылаться на ваши убеждения. У вас их никаких нет. Вы просто враг, урод, урод. Вспомните, ведь говорили так? Припомните?
— Мне припоминать не приходится, я точно знаю, что так говорить я не мог.
— Так-так, — сказал следователь, — конечно, вы нам можете сказать, что показаний одного свидетеля еще недостаточно. Кстати, вы
— Нет, я с ним в хороших отношениях, — сказал Лева.
— Вот видите, это для суда будет очень важно. Следовательно, нет данных, что Шапошников показал на вас ложное. Да, но показание одного свидетеля недостаточно. Так вот, да будет вам известно, что ваш помощник Юрий Лаврентьевич Рязанцев, который сейчас находится под следствием и сидит в заключении, признался, что слышал от вас эти самые слова, что лучше сидеть в тюрьме, чем идти в Советскую Армию, и подписал протокол. Так что два живых свидетеля, которые не в ссоре с вами, ваши близкие, не скрыли вашу гнилую сущность и оба подтвердили те же слова. Теперь вы приперты к стене. Признавайтесь!
— Я этих слова не говорил. Я еще раз вам говорю, что считаю службу в армии гражданской обязанностью каждого верующего.
— Хорошо, хотите, я устрою вам очную ставку и вот здесь будут стоять Рязанцев и Шапошников и будут обличать, что вы лгун, их руководитель, лгун. Не стыдно ли вам будет тогда?
— Что угодно делайте, — сказал Лева, — но ложь я никогда подтвердить не соглашусь. Так я никогда не говорил.
Леву увели в камеру. Тяжело ему было. Правда, это не первый удар в грудь, в сердце. Он помнит, когда гораздо выше и старше его духовно близкие говорили на него ложь. Он понимал систему этой машины, которая фабрикует ложные показания; он понимал, как вынудили показать на него и Володю и Юрия, не осуждал их, но все-таки было больно. Больно, что мы, верующие, не способны бываем из-за страха отстаивать истину.
Допросы продолжались. Следователь продолжал кричать, шуметь, и наконец в присутствии Снежкина и следователя ему была дана очная ставка со Славой Беляниным.
— Вы друг друга знаете? — спросил следователь. Вместо ответа друзья обнялись и расцеловались. Снежкин рассмеялся:
— Вот видите, какие мы гуманные люди, даже разрешаем вам целоваться!
— Так вот, Слава Белянин показывает на вас что вы знали, что он работает дружинником, и отвлекали его от этой полезной общественной деятельности, советовали ему, как он и подписал это, отстраниться от этой работы. Ну, а что он комсомолец, он показывает, что вы не знали об этом.
— Говоря правду, — сказал Лева, — я никогда не отвлекал его от работы дружинника и не нахожу ничего плохого в том, что он, будучи христианином, делает полезную работу, и делает добросовестно. Ну, а то, что он комсомолец, об этом, представьте себе, я знал.
Славик оживился и твердо сказал:
— Все, что говорит Смирнский, правда, а все, что я вам подписывал, ложь, и я каюсь в этом и не буду все это подтверждать и подписывать.
Следователь и Снежкин взволновались, пытались было прикрикнуть на Белянина, но тот, возбужденный, не обращал никакого внимания на их угрозы.