В исключительных обстоятельствах 1979
Шрифт:
— Как нога?
— Лучше!
— А я что говорил!
Грохот порожняков не ослабевал, и им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.
Кирилл соврал. Хотя нога больше и не мерзла, но она уже не просто болела — ее жгло огнем.
— Передохнем!
Кирилл хотел ответить поговоркой, суть которой сводилась к игре слов «передохнём» и «передохнем», но раздумал. Не хотелось лишний раз открывать рот и наглатываться холодного, вперемешку со снегом воздуха. Стараясь не сгибать ногу в колене, он как куль плюхнулся рядом с Женькой. Тот переменил позу и сел так, что загородил собой ветер.
Запустив руку под малицу, Женька извлек на свет заветный термос. Рюкзак с продуктами они не взяли, он остался лежать в окопе до лучших времен, но термос запасливый Женька успел когда-то запихать за пазуху.
Морс был как нельзя кстати: Кирилла мучила жажда, а снег, который он глотал, ее не утолял. Видно, у него поднималась температура.
Женька открутил крышку и протянул термос Кириллу. Отодрав от бороды и усов лезшие в рот сосульки, Кирилл приложился к горлышку. Кисло-сладкий горячий напиток действовал как волшебный эликсир: с каждым глотком Кирилл чувствовал, что силы возвращаются к нему. Даже показалось, что поутихла боль в ноге.
— Подъем! — сказал Женька, когда термос вновь перекочевал к нему за пазуху.
Он помог Кириллу подняться, и они пошли дальше, ложась грудью на упругий, как натянутый тент, ветер.
…Близко — Кириллу показалось, под боком — завыла собака. Низкий, вибрирующий вой перекрыл шум пурги и тут же угас, растворился в нем.
Кирилл поднял голову и напряг слух, стараясь определить, откуда донесся этот вой, но, кроме грохота и свиста, не услышал ничего. Ветер. Разве существует в мире еще что-нибудь, кроме ветра…
Они лежали на середине тягуна, там, где свалился вконец обессиленный Женька, и снег заносил их.
Случилось то, что неминуемо должно было случиться, — нога отказала. На дне распадка протекал ручей — дрянной, мелеющий летом ручеек, в котором даже живности никакой не водилось. Но в нем хватало камней, пудовых, обкатанных водой голышей. Под снегом их было не видно; покрытые наледью, как горшки глазурью, они только и дожидались, когда на них наступят. Нога соскользнула, и Кирилл упал как подкошенный. И больше уже не встал. Он наступал на ногу, но она отказывалась выполнять свое назначение. Она подвертывалась, и он ничего не мог поделать с ней. И тогда Женька понес его и тащил, до этого места, где они лежат сейчас и где, наверное, так и останутся…
Еще бы сто метров… Если бы не было пурги, с вершины сопки они увидели бы поселок. И даже столб перед Женькиным домом, на который его загнали тогда собаки… Женька выдохся. У него не легкие, а кузнечные мехи, но все равно он выдохся. Он же не трехжильный. Как еще он донес его сюда…
Женька зашевелился.
— Вставай… — прохрипел он. — Еще немного…
Это было последнее, что помнил Кирилл. Он еще чувствовал, как Женька пытается поднять его, затем свет померк, и, когда временами он начинал ощущать, в уши ему снова врывался рев ветра и мерещились разноцветные, вспыхивающие в разных местах огни. Потом они погасли, и он опять услышал вой и увидел белую собаку, мчавшуюся к ним громадными прыжками…
* * *
Дрова были сухие, без сучьев и кололись, как сахар. Куча поленьев росла, но Кирилл продолжал без устали махать топором. Конечно,
Расколов очередное полено, Кирилл бросил топор и разогнулся: все-таки он отвык от работы за этот месяц, спина ноет. Да и нога еще не совсем прошла — болит, когда приседаешь.
Сняв шапку, Кирилл расстегнул ватник и, как в шезлонге, устроился на чурбаках.
Солнце припекало совсем не по-курильски, и за домом было тепло, точно в оазисе.
Весна брала свое: снег на сопках посинел и набряк, отчего сопки потеряли плавность линий, скрытые под снегом ручьи источили склоны, как гусеницы источают капустное поле, и Кирилл подумал, что, если дело и дальше пойдет такими же темпами, недельки через три начнется навигация.
Занятый своими мыслями, Кирилл не заметил, как к дому подошел Побережный, и вздрогнул от неожиданности, услышав над ухом его раскатистый бас:
— Жирок нагуливаешь?
— Ага, — сказал Кирилл, не меняя позы.
— Ну давай, давай… Женька не приезжал?
— Нет, — ответил Кирилл.
— Пора бы, — сказал Побережный.
Он тоже снял шапку и, обмахиваясь ею, присел на козлы, отчего те во всю мочь заскрипели. Лицо Побережного было красным и блестело, как медный таз, в котором вытапливали шкварки. И только в глубоких морщинах на шее да под волосами на лбу виднелась белая, не тронутая ни ветром, ни весенним загаром кожа.
— Дорога, шеф, — сказал Кирилл. — По такой размазне шибко не разбежишься.
— Дорога, — согласился Побережный. — Все равно пора бы.
Он достал расческу и причесал влажные, прилипшие ко лбу волосы, затем поднялся с козел.
Кирилл взял топор и с удвоенной энергией принялся за работу, прислушиваясь к звону закаленного до синевы лезвия и безотчетно радуясь этому звону.
Через час Побережный выглянул из дома.
— Ну, что мне делать с этим длинным чертом? — страдальчески сморщившись, спросил он. — Три часа, а его все нет!
— Шеф, — сказал Кирилл, — скорее всего Женька решил поохотиться. У нас совсем нечем кормить собак. Я сгоняю сейчас на берег. Женька где-нибудь поблизости.
На каюрне Кирилл надел лыжи и взял на поводки двух собак посильней из оставшихся. Он часто делал так, когда нужно было срочно куда-нибудь съездить.
На берегу Кирилл остановил собак.
Был отлив, и море уже далеко отступило от берега, обнажив громадные валуны и обломки скал, покрытые скользкими мокрыми водорослями. Кучи плавника тут и там виднелись на влажно блестевшем сером песке. Как воздушные пузыри, прыгали на воде пустотелые стеклянные шары — поплавки от тралов и сетей.