В исключительных обстоятельствах 1979
Шрифт:
Я успел ухватиться за край и повис над пропастью. Настил был сделан из досок, положенных на два дерева, ветки которых переплелись так, что за них можно было ухватиться и продержаться некоторое время. С трудом подтянув ноги, я спрятался под мостом. Над головой слышались топот, крики. Я раскачивался, вцепившись и пружинившие ветки. Они все больше сгибались под моей тяжестью. Вниз я не смотрел. В голове не было ни одной мысли...
Постепенно шум стал стихать. Еще несколько минут слышались стоны, но выстрелы оборвали их. Подбежав к мосту, бандиты
— Царствие небесное господам большевичкам! — услышал я сочный бас.
Кто-то весело ответил:
— То ли еще будет, господин Степняк, в светлое христово воскресенье!
«Воскресенье? — мелькнуло у меня. — Это же и есть двадцать шестое декабря!»
Руки мои посинели и потеряли чувствительность Я смотрел на свои пальцы, как на чужие, и думал: «Вот сейчас они разожмутся!» Между тем наверху седлали коней. Послышался топот, бряцание стремян. Звуки постепенно отдалялись.
Подождав еще немного, я выбрался на мост. Вокруг все было пустынно, безжизненно. Чернели скалы. В ущелье клубился туман. Спускались сумерки. Только ржавые пятна на снегу напоминали о происшедшей трагедии... Как тоскливо и жутко стало мне! Нет ничего страшнее, чем видеть гибель товарищей и остаться в живых!
«Все кончено!» — подумал я и побрел назад по той дороге, которая привела отряд к этому страшному мосту. Наступила ночь. Вырыв яму в снегу, я лег. Когда рассвело, пошел снова. К вечеру выбрался на равнину. Горы остались позади. Здесь было теплее, но ноги стали проваливаться в мокрый снег. Уже сутки во рту не было ни крошки. Подступала слабость. Мною владело глубокое безразличие к своей судьбе. Только себя винил я в том, что случилось. Как можно было поверить на слово неизвестному человеку и пуститься в легкомысленную авантюру! Я виноват в смерти преданных, честных людей!..
Когда стемнело, я увидел на горизонте огни и, не скрываясь, пошел прямо на них. Но не дошел. Упал в каких-нибудь ста метрах от костра, возле которого темнела палатка. Вокруг огня сидели люди с винтовками. Уже лежа на снегу, я понял, что это белые. Может быть, даже тот самый отряд Степняка, который устроил нам засаду.
Снег подо мной оседал. За воротник полезли ледяные комья. Но я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. «Вот теперь действительно все!» — обреченно подумал я и в этот момент увидел отделившуюся от костра фигурку. Раздался испуганный голос:
— Кто это?
Я привстал. Женщина!
Она наклонилась.
— Соня! — пробормотал я. — Соня Лессинг!
6
Да, это была она! Одетая в полушубок, мужскую шапку и большие не по размеру валенки, она была похожа на подростка. Как она очутилась здесь, в степи? Куда я попал?
— Это вы? — изумленно прошептала Соня и испуганно оглянулась. — Зачем вы пришли? Вас увидят и убьют. Бегите!
— Тут белые?
— Здесь русские, которые борются за свободу России! — сердито
— И вы, стало быть, боретесь?
— Да!
— Тогда поспешите! — сказал я и снова лег. — Кликните ваших друзей. Они будут рады расстрелять большевика.
Соня несколько секунд раздумывала:
— Вставайте!
— Не могу.
— Обопритесь на меня!
Она опустилась на колени и подсунула руку мне под голову. Опершись о ее плечо, я поднялся. Мы медленно зашагали куда-то в черную степь. Я ни о чем не спрашивал. На меня нашло какое-то отупение. Впереди показалась неясная тень. Рядом с нею на снегу багровели полупотухшие угли. Это была маленькая палатка. Соня, пригнувшись, пролезла в квадратное отверстие и за руку потянула меня.
— Ложитесь! — шепнула она, бросив на расстеленную шкуру ватное одеяло. — Сейчас разожгу костер, и вы согреетесь.
Она выбралась наружу. Затрещали сухие ветки. Через несколько минут красные отблески заиграли на стенах палатки. В двери показалось розовое лицо Сони. Оно было суровым.
— Что вам нужно для того, чтобы вы могли уйти?
— Шапка, валенки и немножко пищи.
— Вы голодны? — испуганно, совсем по-детски спросила она. — Как же я не догадалась! Сейчас...
Присев рядом на шкуру, она достала из мешка буханку хлеба, ломоть сала и протянула мне.
— Ешьте!.. А шапку и валенки возьмете мои. Я скажу, что потеряла, мне дадут еще.
В палатку заползало тепло от костра. Притихнув, Соня сидела в углу, подтянув колени к подбородку и обняв их руками. Освещенные костром, волосы ее казались огненными. Милое, задумчивое лицо было тревожно. Горячая волна подступила к моему сердцу. Соня в этот момент показалась родной и близкой.
— Что вы здесь делаете? — спросил я.
— Не скажу! Не расспрашивайте! — отрезала она. — Отдыхайте, грейтесь и уходите!
— Вы спасаете мне жизнь. Зачем? Ведь мы, кажется, враги?
— Вам не понять! — с вызовом сказала Соня. — Впрочем... Я отвечаю услугой за услугу. Вы отпустили моего отца.
— Он оказался невиновным.
— И вы не виноваты! — горячо произнесла Соня и придвинулась ко мне. Глаза ее блестели. — Вы хороший человек, я думаю... Но вы обмануты лживой пропагандой немецких шпионов, приехавших в запломбированном вагоне. Вы замахнулись на Россию. Вы... — Почему вы смеетесь?
— Я не смеюсь, — ответил я грустно. — Как жаль, что вы не с нами, Соня!
За стенкой послышались шаги. Девушка высунулась наружу.
— Вы здесь, мадемуазель? — послышался мужской голос.
— Да, прапорщик!
— Как только рассветет, отправляйтесь обратно. Передайте глубокую благодарность тому, кто вас послал, за ценное сообщение!
— Хорошо.
— Не забудьте, уговор остается в силе. Двадцать шестого декабря!
— Ладно, прощайте! — беспокойно ответила девушка. Я понял, что она боится, как бы прапорщик не наговорил лишнего.
— Вы гоните меня, Соня? — вкрадчиво сказал он. — Как это жестоко!