В Калифорнии морозов не бывает

Волчок Ирина

— Сейчас я спортивный костюм тебе принесу, он совсем маленький. А пока будешь одеваться, чайник поставлю.

Я поднялся, осторожно обошёл ковёр по периметру, стараясь не наступить даже на край, и пошёл за спортивным костюмом. Вернулся через минуту, её в комнате уже не было, наверное, в ванную пошла. На ковре лежала простыня и подушка с вышитым на ней тигром. Покрывала не было, покрывало она забрала с собой, наверное, завернулась в него вместо одежды. Я положил спортивный костюм на диван и прежде, чем уйти, потрогал её темно-вишнёвое платье, которое так и продолжало спать в кресле. Одно крыло у платья было ещё мокрое. Я тогда подумал: надо было

повесить платье на «плечики», тогда оно успело бы высохнуть. Но мне нравилось, что оно не успело. Чем дольше она не влезет в свою лягушачью кожу, в это птичье оперение, в эту шкурку экзотической бабочки из тех, которые никогда не залетают в наши широты, тем дольше она будет со мной. Понятия не имею, что я тогда имел в виду. Скорее всего — ничего. Вряд ли я тогда был способен мыслить рационально. Если бы был способен мыслить, я бы хоть посмотрел, что за пачка документов у неё в сумочке. И что за документы на другую фамилию. Тогда, гаишнику на дороге, она говорила о каких-то документах на другую фамилию. Гаишник вообще внимания не обратил. Как будто ему каждый день предлагают посмотреть пачку документов на разные фамилии и выбрать то, что понравится. Я тогда тоже почему-то внимания не обратил, но я ведь не представитель власти. А потом я вспомнил про документы, но в сумку даже не заглянул. Даже не подумал об этом. Наверное, просто уже не был способен думать.

Я спустился вниз и первым делом поставил на плиту чайник. У меня был здесь запас хорошего чая, несколько разных сортов, понемножку, но очень хорошего. Даже совсем особенный был, с лепестками цветов жасмина. Тогда такой чай можно было достать по большому блату, и то не всегда получалось. Лилия сказала, что это её отцу из-за границы коробку привезли. Она немного отсыпала в кулёчек для меня, вот он с тех пор и лежал в кухонном шкафу. Я решил, что чай заваривать сам не буду. Во-первых, я же не знаю, какой она любит. Мама говорит, что делать для человека то, что ему совсем не нужно и, может, даже не нравится, — это медвежья услуга. Во-вторых, если чай заваривать при ней, то можно сказать: «Ты какой чай предпочитаешь? У меня есть четыре сорта». Вроде бы мелочь, но из таких мелочей и создаётся благоприятное впечатление о человеке. О его положении в обществе и возможностях.

Потом я подумал, что, кроме чая, должен быть ещё какой-нибудь завтрак, лёгкий и изысканный. Я стал смотреть в холодильнике, из чего можно приготовить лёгкий и изысканный завтрак, но так ничего и не придумал. Я даже растерялся. Всякой еды было много, но всё обыкновенное. Мне тогда даже копчёная колбаса и ветчина в банке показались слишком обыкновенными. Тут пришёл Марк с банкой молока и с кульком, свёрнутым из газеты. Марк вытряхнул из газеты на стол десятка полтора маленьких пупырчатых огурчиков и сказал:

— Смотри, что я нашёл! Извини, что без твоего разрешения. Но ты же не против?

Я удивился и спросил:

— А почему я должен быть против? И где ты их нашёл?

Марк противно захихикал себе под нос и сказал:

— У тебя на участке я их нашёл. Там целая грядка. Ну, ты буржуй! Даже не знаешь, что у тебя на даче растёт!

Я сказал:

— Наверное, мама сажала. Она тогда ещё не знала, что нам отсюда уезжать придётся.

Не знаю, как это у меня сорвалось. Мы с мамой даже друг с другом старались это не обсуждать. И с Лилией я старался на эту тему не говорить. Наверное, сглазить боялся. Но вообще-то и не хотелось.

А тут вдруг почему-то проболтался. Главное — Марку! У него такая профессиональная хватка,

что если информацию за кончик ухватит — всё до конца вытащит. Ему любой мог рассказать всё, что знает, о чём догадывается и что во сне видел. Марк, конечно, в меня сразу вцепился. И, конечно, всё вытащил. Не знаю, как это получилось. Наверное, потому, что я уже совершенно сумасшедший был. Или потому, что невозможно всегда всё носить в себе и ни разу ни с кем не поделиться. Я ничем никогда ни с кем не делился, не было у меня такой пошлой привычки. Да мне и не с кем было делиться. Разве только с мамой. Но ведь и ей не всё можно рассказать.

А Марку я рассказал всё. Почти всё. О Лилии в общих чертах рассказал. О том, кто у неё отец. И о том, что мы с Лилией давно встречаемся, у Лилии серьезные намерения, и я тоже не против, мы уже многое обговорили. И что отец Лилии предвидит серьёзные трудности, он не хочет оставаться здесь, когда начнутся погромы иди даже война, а это обязательно начнётся, он всегда всё чувствует заранее, он на этот счёт никогда не ошибается. И что он уже готовится вывезти всю семью за границу, вполне законно, без материальных потерь. И что у меня тоже будет возможность попасть за границу, если я стану членом семьи. Ведь такого шанса больше никогда в жизни может не выпасть, это же ясно.

И ещё я рассказал, что Лилия выбила мне путёвку в Коктебель на июнь, вот почему я тогда с ним из-за отпуска ссорился — мне позарез был нужен отпуск в июне, мне нужно было поехать и познакомиться с родителями Лилии в непринуждённой обстановке. И ещё рассказал, почему отказался от путёвки. Сошёл с ума — и отказался. Потом, когда думал, что сумасшествие прошло, жалел, что отказался. Но оказалось, что сумасшествие не прошло, а я теперь не знаю, что делать. Через пару недель Лилия вернётся, с её родителями так и так знакомиться надо, и мама уже ищет солидного покупателя на дачу.

Я тогда чёрт знает что говорил, свалил всё в кучу. Потом вспоминать было неприятно. Во-первых, у меня такое правило: не выбалтывать лишнюю информацию. Марк, конечно, вредить бы мне не стал, но правила вообще нарушать не следует. Во-вторых, я всё равно не мог выразить словами то, что тогда чувствовал. Получалось, что вроде бы жалуюсь. Чего доброго, Марк жалеть меня вздумает. Была у него такая пошлая привычка — жалеть страдальцев. Я не хотел выглядеть страдальцем, это не мой стиль.

Но Марк сказал без всякого сочувствия:

— Экая ты орясина, братец.

Марк любит иногда ввернуть в речь простонародные словечки. Это неприятно. Достигший его положения человек должен следить за речью. Но тогда я даже не обиделся, я просто удивился и спроси:

— Почему?

Марк ни с того — ни с сего рассердился, даже закричал:

— Почему! А я откуда знаю — почему?! Наверное, родился таким! Чего ты ко мне прицепился? Совета хочешь? На тебе совет: иди и утопись. Страдалец! Шанс он не может упустить!

Я тоже закричал:

— Марк! Но ведь это действительно шанс! У меня такого шанса никогда больше не будет! Там совсем другие возможности, ты же лучше меня знаешь! Мы с Лилией уже договорились! Я обещал! Мне действительно нужен твой совет! Я схожу с ума! Я без неё умру!

Марк вдруг успокоился, посмотрел на меня с непонятным выражением и сказал:

— Не, ты не умрёшь. И с ума вряд ли сойдёшь. Если только временное помешательство… Ну, это ничего, ты этого даже не заметишь. Там медицина на высоте, тебя в момент подлечат, будешь как нормальный. Хотя какая тебе разница, по большому счёту?