В канун Рождества
Шрифт:
Оскар откровенно радовался обществу человека, так не похожего на него самого и, тем не менее, сразу к себе располагающего. Он восхищался счастливой карьерой Сэма. Мальчик из Йоркшира, он преуспел в своей профессии, работал в Лондоне и Нью-Йорке, а теперь не побоялся взяться за восстановление фабрики. Оскар еще помнил, какие прочные и ноские твиды сходили с мактаггертовских ткацких станков, и теперь его изумляло все: и грандиозные проекты, составленные компанией «Старрок и Суинфилд», и чудеса современной технологии, и дорогостоящие станки, заказанные в Швейцарии, и планы сбыта высококачественной продукции,
Время от времени, переделав все дела, Оскар с Сэмом отправлялись в гольф-клуб или в паб в Кригане, чтобы за дружеской беседой в мужской компании пропустить глоток-другой горячительного.
Элфрида, в свою очередь, тоже была очарована нежданным гостем. К тому же она никогда не могла противиться обаянию привлекательного мужчины, особенно если он умел смеяться ее шуточкам и был способен приготовить настоящий сухой мартини. О Люси и говорить нечего: однажды, когда Кэрри пришла к ней на чердак, чтобы поцеловать ее на ночь, Люси призналась, что считает Сэма почти таким же красивым, как Мел Гибсон.
Кэрри, которой было приятно это слышать, спросила:
— Значит, он тебе нравится?
— Да. Он замечательный, и с ним так легко. Обычно я смущаюсь, когда разговариваю с отцами моих подруг и вообще с мужчинами. А Сэм вроде дядюшки, которого знаешь всю жизнь, или старшего друга.
Да, так было. Так бы и оставалось, если бы не то, что случилось вчера.
И сегодня утром.
На самом-то деле ровно ничего не случилось. Бродя за Сэмом по холодному пустынному зданию фабрики, по заброшенным залам и красильным цехам, Кэрри увидела его другими глазами. Описывая разрушения, причиненные зданию во время наводнения, излагая планы на будущее, приводя цифры, от которых у Кэрри кружилась голова, он говорил уверенно и внушительно. Один-два раза он пытался объяснить ей производственные тонкости процессов прядения и ткачества, но она мало что понимала, будто он говорил на чужом языке. Она досадовала на свою тупость, чувствовала робость и смущение, зато Сэм, попав в родную стихию, удивительно преобразился — он был уже не тот милый, добродушный незнакомец, что появился в их доме несколько дней назад, но человек, облеченный властью, человек, с которым нельзя не считаться и, более того, на пути которого вставать не стоит.
Наконец, Сэм подошел к ней, неся стаканы с напитками и два пакетика с земляными орешками. Водрузив все это на стол, он придвинул свой стул.
— Прошу прощения, — сказал он. — Немного поговорили.
— О чем?
— О футболе. О рыбалке. О погоде. О чем еще?
Для себя Сэм взял пинту темного пива. Подняв высокий стакан, он сказал:
— Slainte.
Их взгляды встретились.
— Этот язык мне незнаком.
— На гэльском это значит «ваше здоровье».
Кэрри отпила глоток и торопливо поставила стакан.
— Очень крепко!
— Лучшее средство, чтобы согреться на морозе.
— А какая ожидается погода?
— Будет оттепель. Вот почему наш приятель приклеился к телевизору. Ветер меняется на юго-западный, он принесет сюда теплые воздушные потоки.
— Значит, снежное Рождество отменяется?
— Вместо снежного и морозного будет снежное и сырое. Дорога на Инвернесс снова откроется.
— И вы сразу исчезнете?
— Нет, —
— Не огорчайтесь. Впереди еще масса развлечений. Во-первых, вечеринка, которую устраивает Элфрида.
— На ней я должен быть непременно. Обещал приготовить сухой мартини.
— Только не слишком крепкий. Не хватало нам какого-нибудь бесчинства. Представляете, леди Эрскин-Эрл отплясывает лихой шотландский танец с Артуром Снидом?
— Страшная картина.
— Когда… когда вы приедете в Инвернесс… вы там надолго останетесь?
— Нет. На следующей неделе мне надо быть в Лондоне. Пару дней перед Новым годом главная контора будет открыта, и Дэвид Суинфилд устраивает совещание. Потом, я думаю, снова в Швейцарию. Сюда вернусь не раньше двенадцатого января.
— А мы с Люси улетаем третьего. Утренним рейсом. — Кэрри закусила губу. — Стараюсь об этом не думать. Люси будет чувствовать себя несчастной, и я не знаю, что сделать, чтобы ее ободрить. Не хотелось бы мне оказаться на ее месте. И свобода, и все радости в жизни остаются здесь, а в Лондоне — надоевшая квартира и мать, которая не слишком ей обрадуется.
— Неужели все так плохо?
— Да, Сэм.
— Грустно. Надо купить ей какой-нибудь приятный рождественский подарок. Чего бы ей хотелось, как вы думаете?
— Как, вы еще не купили подарков? — изумилась Кэрри.
— Вы же знаете, у меня совсем не было времени. Завтра поеду в Кингсферри и все сделаю.
— Завтра? Там будет светопреставление. Толпы народу на улицах, очереди в магазинах.
— В Кингсферри? Не думаю. И потом, я привык покупать подарки на Риджент-стрит или на Пятой авеню в самый канун Рождества. Мне нравится шум и суета. Отовсюду оглушительно несется по радио что-нибудь вроде: «Укрась свой дом гирляндами из хвои». Кайф!
Кэрри засмеялась.
— В дурном сне не приснится! Но я вас понимаю. В конце концов, у вас такой опыт, что главная улица Кингсферри вам нипочем. Вы смело проложите себе путь в толпе.
— Вы так и не сказали, что подарить Люси.
— А что если маленькие золотые кнопки для ушей? Красивые, но не слишком экстравагантные. На тот случай, если ей надоест носить свои колечки.
— Это подарок Рори. Думаю, она не захочет их снимать.
— И все же ей будет приятно, если вы ей подарите еще одни.
— Хорошо, я подумаю.
Они помолчали. Им было спокойно и приятно друг с другом. По улице проехал автомобиль, где-то надрывно кричала серебристая чайка. Сэм взял пакетик с арахисом, аккуратно и ловко его открыл, отсыпал в ладонь немного орешков и протянул Кэрри.
— Вообще-то, я не люблю арахис, — сказала она.
Он съел пару орешков и бросил пакетик на стол.
— Понимаю Люси. Как-то на днях я подумал, что Усадьба, как корабль, на котором мы чудесным образом уплыли от волнений и тягот привычной жизни. Ловлю себя на постыдной мысли, что мог бы с большим удовольствием неделями плестись на первой передаче, никуда не стремясь и чувствуя себя вполне счастливым.