В краю лесов
Шрифт:
– Нет, я только...
– Ты веришь, что раз мой отец возвращается сегодня вечером, то, значит, все уже окончательно решено?
– спросила она обрадованно.
– Да...
– Тогда почему же ты не делаешь того, что хочешь?
– сказала она чуть ли не с досадой.
И хотя Уинтерборн отчаянно боролся с собой, и хотя он дорожил добрым именем Грейс как зеницей ока, он был мужчиной, а мужчины не боги, как говорила Дездемона. И перед лицом этой нежной соблазнительницы, не ведающей, что она творит, не искушенной в мирских делах и требованиях света, Уинтерборн не устоял. Поскольку так уж получилось, поскольку Грейс, считая себя свободной, сама просила его доказать
Грейс вдруг отпрянула, прервав долгое объятие и поцелуй.
– Правда ли, что я свободна?
– прерывающимся голосом прошептала она.
– Не поступаем ли мы плохо? Действительно ли есть такой закон? Не мог же отец так легкомысленно...
Уинтерборн молчал, и Грейс, сама того не желая, разрыдалась.
– О, почему отец не возвращается, - плакала Грейс, уткнувшись Уинтерборну в грудь.
– Скорей бы уж он приехал и все объяснил. Это безжалостно сначала велеть мне... а потом так долго не приезжать... я не знаю, кто я теперь. А вдруг мы поступили дурно?
Ко всем прежним горестям, выпавшим на долю Уинтерборна, прибавилась еще одна, - он чувствовал себя Каином, убившим родного брата. Как мог он взять на душу столь тяжкий грех: умолчать о том, что ему было известно. Уинтерборн отпустил Грейс и отвернулся: раскаяние все сильнее мучило его. Как осмелился он даже помыслить поцеловать Грейс. Уинтерборн сам едва удерживал слезы. Трудно было представить себе более несчастное существо, чем Грейс - жертву отцовской слепоты и его благих намерений.
Даже в тот момент, когда Мелбери, сам вполне уверенный, убеждал его, что несчастье Грейс легко поправимо, Джайлс питал в душе подозрение, что любой закон, будь то новый или старый, потребует ее личного присутствия в суде, но не знал, как вывести Грейс из приятного заблуждения, будто для освобождения от ненавистных уз достаточно будет росчерка пера, как об этом говорил Мелбери. Однако ему и в голову не могло прийти, что дело Грейс безнадежно.
Бедняжка Грейс, видя, как расстроился Уинтерборн, и подумав, должно быть, что нечего поднимать такой шум из-за одного поцелуя, каким бы долгим он ни был, перестала плакать и улыбнулась сквозь еще не просохшие слезы.
– Я рада, что мы снова друзья, - сказала она.
– Если бы, Джайлс, ты проявил такую же смелость до моего замужества, то ты бы первый назвал меня своей. А когда мы станем мужем и женой, ты, я надеюсь, не будешь плохо обо мне думать из-за того, что я позволила тебе немного больше, чем должна была; ведь ты знаешь, мой отец стар и обременен болезнями, и он хочет по возвращении видеть, что согласие между нами восстановлено.
Чем ласковее были слова Грейс, тем горше звучали они для Уинтерборна. Как могла Грейс так доверчиво отнестись к беспочвенным мечтаниям своего отца? Уинтерборн не находил слов, чтобы сказать Грейс правду. Но он понимал, что это нужно сделать, и казнился сознанием собственной трусости.
Свыше его сил было нанести Грейс такой удар. Много нежных слов было сказано по дороге домой; день уже клонился к вечеру, когда Уинтерборн решился наконец открыть Грейс глаза.
– Возможно, мы ошибаемся, - начал он, замирая от страха, - считая, что дело может быть улажено в такой короткий срок. Мне почему-то кажется, что даже новый закон
Кровь медленно отливала от лица Грейс.
– О Джайлс, - воскликнула она.
– Ты, верно, слыхал что-нибудь? Значит, отец, находясь сейчас там, сам ничего сделать не может? Но ведь он писал, что дело уже почти решено! О Джайлс, Джайлс, не обманывай меня! После того, что мы сейчас сделали, - как я буду смотреть людям в глаза!
Нет, Уинтерборн решительно не мог произнести роковых слов. Непоколебимая вера Грейс в его благородство полностью обезоруживала его.
– Я ничего не знаю, - прошептал он охрипшим голосом, точно прошуршал под ногами сухой лист.
– Твой отец скоро вернется. И тогда мы все узнаем. Идем, я провожу тебя домой.
– Как ни дорога была ему Грейс, он сдержанно протянул ей руку и прибавил: - По крайней мере, до ворот.
Так они шли вдвоем, пребывая в полном смятении чувств. Грейс от надежды переходила к отчаянию и снова к надежде. Проселок был в нескольких минутах ходьбы; дойдя до него, они вдруг услыхали громкий возглас:
– Отпусти ее руку!
Секунду они точно не слышали этих слов.
– Отпусти ее руку!
– Крик повторился еще громче и настойчивей.
Это кричал Мелбери. Он вернулся раньше, чем они ожидали, и вышел им навстречу. Грейс отдернула руку с быстротой молнии, как только смысл отцовских слов дошел до нее.
– Я не виню вас, не виню, - проговорил Мелбери сломленным голосом, как человек, понесший тяжкое наказание.
– Вы не должны больше видеться. Я был введен в заблуждение, был жестоко обманут. Ничего не говори, Джайлс. И уходи.
По-видимому, Мелбери не знал, что Уинтерборну уже известна несчастная новость. Молодой человек ушел, оставив отца с дочерью вдвоем, и Мелбери повел Грейс в комнату, служившую конторой. Там он сел за свое бюро и низко опустил голову; Грейс не спускала с отца тревожного взгляда.
Наконец Мелбери пришел в себя.
– Ты - жена Фитцпирса, как и была, - тихо проговорил он.
– Меня обманули. Он еще мало причинил тебе зла! Ты по-прежнему его собственность.
– Тогда пусть так все и будет, и не надо больше касаться этого, отец, - сказала она голосом, полным скорбного достоинства.
– У меня хватит сил все вытерпеть. Твое состояние меня гораздо больше тревожит.
Грейс нагнулась к отцу и обняла его за шею, отчего тот вконец расстроился.
– Моя судьба безразлична мне, - продолжала Грейс, - мне все равно, чья я жена и чьей могла бы стать! Я люблю Джайлса: с этим ничего не поделаешь; и я зашла с ним дальше, чем должна была, знай я, как в действительности обстоит дело. Но я ни в чем не упрекаю тебя.
– Значит, Джайлс ничего тебе не сказал?
– спросил Мелбери.
– Нет, - ответила Грейс.
– Он ведь ничего не знал, иначе он вел бы себя по-другому. Да ему и неоткуда было узнать.
Ее отец ничего не сказал на это, и Грейс ушла к себе, высказав желание побыть одной.
Печали ее были многообразны; главную же она забыла, думая только о своем вольном поведении с Уинтерборном. Их любовь была краткой, как миг, но не менее сладостной от этого. А вдруг он станет, по зрелом размышлении, презирать ее за то, что она позволила себе забыться. Какая наивность поверить в свое освобождение и так непозволительно вести себя! Она корила свое неведение, но в самой глубине сердца была благодарна ему за то мимолетное счастье, которое испытала.