В краю молчаливого эха
Шрифт:
— Когда фигура перестаёт приносить пользу своему хозяину, то вывод один: она дошла до своей цели и больше не нужна.
— Почему? Неужто мы не свободны в своих действиях? — возмутился Прутик. — А если… а если мы понимаем, что «не дошли»? Что если стоим у порога, или того хуже — далеко от неё, от этой вашей «хозяйской» цели? А нас берут и убирают. Как быть тогда?
Семён повысил голос. Он не заметил, как перестал себя контролировать. Откуда-то изнутри полезло такое… что и в словах не описать.
— Нельзя прыгнуть выше головы, — не понятно про что сказал
— То есть… то есть вы хотите сказать… хотите сказать…
— Я хотел сказать только одно, — выпрямился Бор: — что в таком случае наступает конец.
— Конец? А как же те фигуры… Тьфу ты!.. Люди, да-да — люди! Как же быть с теми, кто толком и не пожил? Какую такую «пользу» они принесли своему «хозяину»?
— Все мы находимся тут по праву! — резко отчеканил Бор. — В Сарнауте нет никого… повторяю — никого, кто очутился здесь просто так! Нет и таких, кто «ушёл», не закончив своей маленькой… или большой задачи.
Первосвет, молча попивающий вино и просто от скуки наблюдавший за непонятной (да что там греха таить — неинтересной) тематикой беседы, тут же напрягся, заметив, как сверкнули глаза его старшего товарища. Гигант осторожно пнул Прутика.
— Ты, говорят, учился в университете? — спросил он, пытаясь увести разговор в иное русло.
Первосвет осушил очередную кружку и стал наливать себе по новой.
— Ну, да… учился…
— Я так понял, ты не закончил? Чего?
— Так вышло…
Прутик яростно закусил губу. Разговаривать про это ему не захотелось. Тем более понимая на что пошла семья, чтобы «запихнуть» Семёна в столичный университет.
В поветской школе Прутика считали способным и прилежным учеником, заметно выделяя среди иных. Очевидно, это и повлияло на решение отца. Да и в конце концов, Семён ведь был единственным его сыном…
«Остался единственным», — поправил сам себя Прутик. И эта «поправка» больно резанула по душе.
Отец желал Семёну совершенно иной судьбы, отличной от своей, отличной от судьбы его родственников, проживающих не только в Заячьем, но и в близлежащих деревнях. Ему хотелось видеть сына не просто образованным (для того достаточно было и обычного посещения поветской школы). Замечая у того завидное старание да сильную тягу к знаниям, он и решился на этот шаг, и, весьма удачно продав урожай да часть своего земельного надела, отвёз Прутика в Новоград…
— Поздно уже! — разорвал ткань воспоминаний голос Бора.
Он громко хлопнул своей кружкой и резко поднялся.
— Я спать! — бросил северянин своим товарищам и тут же пошёл прочь.
— Чего-то он сегодня опять не в духе, — пробормотал полупьяный Первосвет.
— А вы с ним давно знакомы?
— Да так… пару лет… А ты чего с ним так сцепился? Он болтает, а ты знай себе, молчи да слушай! Доиграешься, что получишь…
— Разве я не имею права на свои мысли? Всего лишь высказал собственное виденье…
— Вот именно! Наверное, тебя за подобные выходки из университета и турнули!
Семён молча проглотил «укол» гиганта и, после того, как допил свою порцию вина, тоже решил идти отдыхать.
Поутру опустился густой туман. Он медленно двигался с гор, поглощая городок.
Семён проснулся первым. Он глянул в слюдяное окошечко и потянулся. Потом осмотрелся и вышел наружу.
Прутик настороженно прислушался к царившему безмолвию. Казалось, что всё вокруг вымерло… Паренёк неуверенно ущипнул себя за кисть, вдруг решив, что всё ещё спит.
И тут вдруг: «Бом-м-м! Бом-м-м!»
Это колокол… Да, колокол… В таком немаленьком городе ведь должна быть церковь, и, значит, этот густой медный «голосок» идёт с её башни.
В тумане тут же образовались прорехи. Он словно испугался громкого звука и стал трусливо рассеиваться.
Прутик тряхнул головой, сбрасывая сонную муть вчерашнего хмеля, и пошёл по тихим уютным улочкам. Во дворах ожила скотина, закудахтали куры, проснулись собаки. Полчаса, и вот Семён увидел высокий шпиль местной церкви.
Колокол тут же замолчал. Но в ушах до сих пор стоял его густой бас.
Парнишка обошёл колодец и приблизился к ажурной арке железных ворот, за которыми и начиналась территория местной церквушки. Её здание было по-своему интересно, необычно. Оно полностью было сложено из местного «розоватого» камня. В центре вздымалась восьмигранная башенка. На самом её верху, под медной остроконечной крышей, сквозь узенькие просветы крутобоких ниш, и проглядывался тот самый колокол.
Семён с интересом разглядывал резные барельефы на гладких полированных стенах церкви. Это ж какой умелец такое мог сотворить! Суровые образы Тенсеса перемежевывались с картинами из святых писаний. Всё это облачалось в чудный растительный орнамент с элементами виноградной лозы.
Прутик так увлёкся просмотром, что ничего вокруг не замечал. Он не увидел, как отворились резные двери, как на порог вышла высокая эльфийка, облачённая в ярко-красный шёлковый подризник, отороченный снизу золотым кантом. На плечах служительницы Света развевался характерный для ранга протодьякона бледно-сиреневый орарь, с вышитыми на нём символами церкви.
— Го-о-о… з-з-з… у-у… — щурясь, пытался прочитать Семён одну из надписей под очередным барельефом.
— Там написано, — мягко проговорила эльфийка, приближаясь к вздрогнувшему Прутику: «Познающий самого себе, познаёт весь мир».
Семён втянул голову в плечи, и потупил взор.
— Кто ты? Не местный ведь? — поинтересовалась служительница Света.
— Пу-у… путешественник, — пробормотал Прутик.
— Пришёл на утреню?
— Я? Ну-у… гулял… я…
Эльфийка тихо рассмеялась.
— Умеешь читать? — в её голосе послышались странные колокольчики.
— Умею… умею, — Семён рискнул поднять взгляд и быстро посмотрел на женщину.
«Красивая… безусловно, красивая», — промелькнуло в голове.
В воздухе разлилось тихое жужжание воздушных стрекозиных крыльев. Эльфийка чуть оторвалась от земли и приблизилась к Прутику почти вплотную.