В Курляндском котле

Автомонов Павел Федорович

…Наш краснофлотский патруль шел по Большому проспекту Васильевского острова. У остановки трамвая стояло несколько женщин. И вдруг почти одновременно с глухим выстрелом немецкого орудия взвился вверх столб дыма и резкий взрыв расколол холодный осенний день. Потом второй, третий… Дым рассеялся. На мостовую упали поднятые взрывом камни. Мы бросились к месту, где разорвались снаряды. Стонали раненые.

А вечером, после доклада товарища Сталина, дневальный по кубрику принес к столу, где сидели бойцы, мою шинель. Она была забрызгана кровью — это кровь мальчика, которого я относил на медицинский пункт. Кто-то из бойцов тихо

сказал:

— Это кровь наших детей, женщин, стариков…

…Фашисты мешают приему радиопередачи, но напрасны их усилия. Мы слышим! Мы слышим тебя, наша Советская Родина! Мы слышим твой голос, Москва!..

— Теперь за Красной Армией остается ее последняя заключительная миссия… добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином Знамя Победы.

И снова вырывается из репродуктора буря аплодисментов.

Мы тоже аплодируем, и наши сердца вместе с теми товарищами, которые находятся сейчас в зале.

Репродуктор умолк. Но партизаны не расходятся. Каждому хочется поделиться своими мыслями.

— Фашисты изгнаны из пределов нашей Родины.

— Только один клочок советской земли топчут враги — Курляндию.

— Поможем, товарищи, нашей армии скорее доколотить гитлеровцев.

— Вот теперь будет о чем рассказать крестьянам! — говорит Порфильев. — В трудные дни верили мы в победу и победили.

Советская Родина свободна.

Родина…

Чистый закат солнца. Пыль вдоль села, поднятая возвращающимся стадом. Веселые крики детворы. Песни парней и девчат, несущиеся из края в край по селу, им вторит рокот тракторов, у руля которых сидят такие же хлопцы и девчата, как и те, что на улице. Прекрасная песня молодости отзывается далеким эхом в такой звездной ночи.

Родина… Это поле, где родила меня мать, крик мой первый, вырвавшийся из маленькой груди, и воздух, согретый теплыми лучами июльского солнца, воздух, который я вдохнул впервые тогда — два десятка лет назад.

Это криница, где и жарким летом холодна и чиста вода, над которой шумят четыре высоких тополя, посаженных моим дядей в год моего рождения.

Это песня матери над моей колыбелью, школа, куда я — восьмилетний мальчуган — гордо шагал с перекинутой через плечо сумкой, на которой заботливая рука матери вышила пятиконечную звезду; школа, где мы уразумели простую и мудрую истину нашего времени — потребность быть достойными своих отцов, стремиться быть в жизни такими, как Ленин, как Сталин.

Это мои друзья по комсомолу, с которыми, обнявшись, ходил я улицей, это язык, на котором в восемнадцать лет своей жизни я впер-, вые сказал девдаике — «моя кохана»…

Родина — это все то, что в тяжелый час борьбы и великих испытаний рождает чувство гордости за свою страну. Это дружба русских и латышей, украинцев и грузин, дружба народов, для которых одинаково дорог кусочек советской земли, дружба, о про торой размозжит себе голову любой которая помогает нам, находящимся в тылу врага, громить его.

ГЛАЗА И УШИ АРМИИ

Нужно захватить «языка». Дело это усложнилось тем, что движение машин на дорогах в ночное время стало очень незначительным. Но нам надо знать, как поживают гитлеровцы в Курземе, что они замышляют? Вопрос о «языке» обсуждается сейчас в палатке Капустина.

Говорит Леонид Петрович. До войны в Лудзенском уезде Латвийской республики Леонида Петровича знали как лучшего портного. С началом

войны он, как и Костя Озолс, ушел из Латвии с советскими войсками. Первое время он работал в дивизионной швейной мастерской, но ненависть к фашистам, поработившим родную землю, заставила Леонида Петровича оставить ножницы. С группой парашютистов он был сброшен в тыл врага. Но и здесь он не забыл о своей профессии. Теперь его ножницы рвали телеграфную и телефонную связь гитлеровцев. Он был очень осторожен и расчетлив. Глядя на его пышные белокурые усы, прищуренные глаза и неторопливые, будто ленивые движения, нельзя было подумать, что он способен успешно провести рискованную операцию. А между тем за такие операции он брался охотнее всего, и не было случая, чтобы он не выполнил задания.

— Мнение такое, — говорил он сейчас — выйти на шоссе днем, когда гитлеровцы не расчитывают встретиться с нами, думаю, что Леонид Петрович прав, — завая обсуждение, сказал Капустин. — проведем операцию. Пойду я, Зубровин, Колтунов, Толстых, Леонид Петрович, Капямир Большой и Журавель. Организуем на шоссе контрольно-пропускной пункт и будем проверять проходящие машины. Неплохо будет? А?.. — засмеялся Капустин.

Пасмурный день. Лес, луга, поля, небо кажутся серыми от закутавшего их густого тумана.

К хутору, расположенному у самого шоссе, приближаются вооруженные люди. В окнах видны лица жителей. Среди белого дня никто, конечно, не ожидал партизан здесь — в десяти километрах от Кулдыги.

Миновав хутор, группа вышла на шоссе и остановилась у переезда. Из-за холма показывается грузовая машина. Капустин выходит вперед и поднимает руку. Грузовик замедлил ход и остановился. Молча просмотрев документы, Капустин приказал, показывая на переезд:

— Сворачивай!

Еще машина! Эту остановили Колтунов и Толстых и также свернули на переезд.

— С Кулдыги легковая, товарищ командир! — доложил Капустину Казимир Большой.

На дороге Капустин и Зубровин. В кабине оказался жандарм. Он распахнул дверцу и, видимо, не понимая, в чем дело, сердито спросил:

— Вас ист дас?. [5]

Но тут, увидев направленный на него автомат стоявшего рядом с машиной Кости Толстых, жандарм с изумленным, ничего не понимающим лицом поднял руки.

Машины, облитые бензином, запылали. Уводя пленных, партизаны отступили к лесу.

5

Что такое? (нем.)

…А за два десятка километров к югу от пылающих машин Агеев и Порфильев осторожно подошли лесом к хутору у шоссе Салдус — Кулдыга. В хуторе живет крестьянин, знакомый Порфильеву.

Несколько минут разведчики наблюдали за домом. Выйти из лесу нельзя. На хуторе находятся гитлеровцы или полицейские. Об этом говорит сигнал — большая белая тряпка, болтающаяся на веревке.

Агеев и Порфильев обошли по опушке хутор. Порфильев, порывшись в дупле стоявшей тут старой осины, достал оттуда консервную банку, в которой вложена записка. На ней написаны карандашом в столбик три буквы «Т», «П», «К». Это значит — танки, пушки, кухни. Дальше против каждой буквы ряд палочек, которые указывают количество прошедших по шоссе машин. Ниже приписка: «У шоссе, за горкой, к Салдусу, на разветвлении дорог фашисты строят дзот».