В Курляндском котле
Шрифт:
В начале войны Озолс пешком добрался из Риги в Москву, оттуда уехал в Ташкент; там он устроился на работу по своей специальности и получил броню. Но он не мог жить вдали от непосредственной борьбы с врагами, захватившими его родину. В 1943 году Костя оказался в Латвии. Он стал партизаном.
Вторым товарищем, прибывшим к нам вместе с Озолсом, была девушка. Знакомясь с нами, она назвала свое имя — Аустра.
Не знаю почему, но Аустра сказала, что она моя землячка. Внешне она действительно походила на украинку — смуглая, кареглазая. Я попросил Аустру спеть украинскую песню. Она высоким,
Аустра явилась к нам не только как боец-разведчик, но и как медсестра. С нею был запас различных медикаментов и даже хирургические инструменты.
Озолс очень хорошо отзывался о ней, но девушка терпеть не могла похвал, даже обижалась на них.
— Как вам, Костя, не совестно смеяться надо мной, — говорила она, услышав похвалу себе.
— Да я вовсе не смеюсь, — досадуя на то, что она не понимает искренности его слов, сердился Озолс. — Ты одна с автоматом полицейскую засаду разогнала.
— Так они же сами после первого «диска» разбежались.
Оказалось, что Аустра метко стреляет, знает ручной пулемет. Костя Озолс и Аустра быстро освоились с положением, и в тот же день, когда они прибыли, мы уже смотрели на них, как на своих.
Десятое октября — мы собираемся в путь… Проверены новые автоматы типа ППШ, получили снаряжение, дожидаемся самолета и — прощай, родная земля!
— Кажется, все, — закончив приготовления, сказал Зубровин, помогая мне застегнуть чехол переданной нам новой радиостанции. — Осталось только родным написать, предупредить, что, мол, если писем не будет, то так это и: надо.
В тот же день Зубровин и Агеев дали мне свои рекомендации для вступления кандидатом в члены Коммунистической партии.
«На третье задание хочу идти коммунистом», — написал я в своем заявлении.
— А когда ты, Ефим, напишешь свое заявление? — спросил Зубровин Колтунова.
О Колтунове не раз говорили мы в нашей группе, когда находились в тылу врага и вовремя отдыха на нашей стороне фронта. Ефим считает, что он мало сделал для разгрома фашистов. Вырос он в Эстонии. До установления Советской власти, при буржуазном правительстве, детям рабочих и крестьян невозможно было учиться. Ефим смог окончить только два класса начальной школы. Он стеснялся своей малограмотности. В боевой обстановке он был находчив, смел, решителен. Мы знали его как отважного разведчика и надежного товарища и всячески старались помочь ему повысить свои знания.
Сейчас на вопрос Зубровина Колтунов прищурил свои веселые синие глаза и улыбнулся:
— Еще разочек слетаем в тыл к фашистам, может, документы дельные добудем или генерала гитлеровского накроем, тогда приду и скажу: «Принимайте, товарищи, учите меня!..»
— Скромничаешь ты, Ефим. Это неплохо. Скромность украшает человека, — сказал Зубровин. — Теперь, братцы, наша задача — боевое задание выполнить на совесть. Все готовы, товарищи? Ничего не забыли? — спросил он.
— Готовы, одно только осталось, — усмехнулся Агеев.
— Что?
— Не спросили у новичков, знают ли они Ленинград? Говорят, кто не знает Ленинграда, тот
Все рассмеялись.
— Конечно, знаем, — заявила Аустра. — А ну-ну!
— Ленинград… это порт. Красивый город, как наша Рига.
— Не все, — взглянув на девушку, подал голос Колтунов. — Я вроде, как вы, отвечал, когда пришел в группу.
— Что еще надо знать о Ленинграде? — спросила Аустра.
— Много. Ленинград — колыбель революции, город Ленина. Там в 1917 году Коммунистическая партия вела рабочих и солдат на бой с буржуазией. Ленинград — город мужества и доблести народной, город, где не ступала нога врагов, город-герой, — без передышки выпалил Колтунов и, торжествующе посмотрев на Аустру, договорил:
— Воину обязательно надо знать это, чтобы в тяжелые минуты не смотреть в кусты.
В ПОЛЕТ
Автомашина остановилась возле самолета.
Мне достался самый большой груз. Кроме мешка с продовольствием и автомата, со мной радиостанция и питание к ней. Обвешанному со всех сторон, мне тяжело стоять, и в ожидании старта я прилег на пожелтевшую сухую траву.
По небу плывут два синих продолговатых облачка, будто корабли, отставшие от своей армады. Только два на всем лазурном океане провожают они заход солнца. Вот и оно скрылось за горизонтом, оставив багряный след зари, точно воспоминание о прошедшем дне. Сжалось сердце. Когда-то мы снова увидим закат солнца здесь, на этой стороне фронта?
Прибыл экипаж самолета. Между летчиками, Зубровиным и провожавшим нас подполковником началось короткое совещание.
Место, выбранное для выброски, штурман отклонил, — гитлеровцы начали строить там укрепления.
— Сейчас в Курземе сплошной хаос, — сказал он, — поэтому лучше мы сами подыщем место и сбросим.
— Прыжок будет слепым? — спросил Зубровин.
Штурман промолчал.
— Что ж, — в раздумье протянул Зубровин и, взглянув на нас, добавил: — Ладно! Группа готова.
— Товарищ подполковник, напишите моей матери, чтобы не беспокоилась, — попросил я.
— А на кого ты похож? — ответил он мне вопросом.
— На нее, на мать, говорят.
— Счастливый, значит.
— То же мне говорил генерал в Ленинграде перед первым вылетом, — сказал я.
— До скорой встречи, друзья! — подполковник крепко пожал всем руки. — Счастливый путь!
— Спасибо…
Мы разместились в кабине. Подымая ветер, загудели моторы. Самолет рванулся с места и покатился по дорожке, набирая скорость.
Мы в воздухе. В кабине тесно. Иногда самолет проваливается в воздушные ямы, и мы хватаемся друг за друга, чтобы удержаться. Но он снова выравнивается и идет дальше на запад.
— Как себя чувствуешь, Костя? — сквозь шум мотора кричит Колтунов Озолсу.
— Хорошо!
— Ой, врешь! Для твоей фигурки здесь тесновато!
— А ты как? — спросил я Аустру, сидевшую рядом со мной.
— Как и ты! Вот прыгну на твой парашют — донесешь до земли, — смеется она.
— Смотри, живыми не долетим.
— Испугался? Нарочно на голову твою свалюсь. Вот честное слово, худо будет тебе, Виктор!
Прошло около часа.
Где-то под нами, невидное в темноте море. Самолет повернул на юг.