Въ л?то семь тысячъ сто четырнадцатое…
Шрифт:
— Любо, Государь!
— Славно! Пусть Бог решает, он справедлив, и кому нужнее — ведает! — Радостно загомонили стрельцы.
Я поднял руку, призывая к тишине, и продолжил:
— Также по пути всем стрельцам и иным служивым людям, кого повстречаете, от моего царского имени передавайте, чтобы брали своё оружие, доспехи, у кого имеются, харчей на два дня и шли на подмогу, изменников Шуйских, как гнид, давить!
После того, как в избах своих побываете, ступайте каждый к семьям товарищей своих, которые нынче погибли, долг свой честно исполняя, и поведайте об участи их. А семьям павших передайте, что за верность их всё семейство до самой смерти, освобождается от всех поборов и пошлин,
— Справедливо! Истинно так!
— Евстафий Никитин, ты при мне остаёшься. Пока стрельцы жребий кидают, отсчитай монеты из той шкатулки, что я тебе на сохранение отдал.
— Слушаю, Великий Государь. Да только ежели за каждого ныне павшего стрельца по три талера давать, то обсчитался ты: не двенадцать, а осьмнадцать монет потребно.
— Как так? — Удивился я. — Двоих в Кремле изменники застрелили, ещё двое — у той часовни в бою легли. Четверо выходит.
— Прости, Государь, но не досчитал ты двоих. Ивашка Трын, да Ивашка Чистой ещё в карауле оставались, твою скарбницу стеречь, когда мы к тебе, Государь, в Кремле на подмогу кинулись. Небось, воры их давно живота порешили. Так что осьмнадцать тех талеров получается, Государь!
Толковый у меня сотник: о своих людях думает, не боится с царём спорить…
— Добро. Решим так: раз пока никто их мёртвыми не видал, будем считать тех стрельцов без вести пропавшими. Семьям их — пока ничего не говорить, потому что вдруг — да объявятся? Грех по живым заупокойную служить. А серебро ты отдельно отложи, на всякий случай. Когда доподлинно об их судьбе узнаем, тогда и видно будет: семействам ли помощь выделять, или свечку в церкви «во здравие» ставить. Доволен ли, сотник?
— Премного доволен, Великий Государь! — С низким поклоном ответил «отец-командир».
Толковый, всё-таки, мужик попался! Побольше бы таких.
[1] В данном случае «литва» — не государство, а прибывшие в Москву русскоязычные и по большей части православные жители Великого княжества Литовского, Русского и Жмудского, в унии с Польшей образовывавшего Жечпосполиту (она же — «Речь Посполитая»).
[2] До петухов — то есть рано утром, ещё до рассвета.
[3] Как и иные события, упомянутые в книге, произошедшие до момента, когда царь «Дмитрий Иоаннович» попытался бежать от мятежников через окно верхнего этажа своего недостроенного дворца — исторический факт. Заговорщики, действительно, выпустили из заключения уголовников и, вооружив их, натравили на ничего не подозревающих москвичей, не участвовавших в бунте, иностранцев, проживавших в Немецкой слободе и гостей, приехавших на царскую свадьбу.
[4] Скородом, он же Деревянный город — в описываемое время внешняя оборонительная линия Москвы, состоявшая из земляного вала с возведёнными на нём бревенчатыми стенами и башнями с артиллерией, главным образом дробовыми «тюфяками».
[5] Дмитрий ошибается: царские венцы были отданы полякам уже после свержения Василия Шуйского, в 1611 году: "...Две из числа [...] царских корон, а именно принадлежавшая Годунову, и не совсем оконченная работою, принадлежавшая Дмитрию мужу Мнишковны, выданы были Думными боярами, в залог уплаты жалованья Польским и Литовским войскам. Эти две короны были вывезены из России и в последствии [...] разломаны и поделены". "Древности Российского государства. Отделение II.
[6] Двойная отссылка: к фразе И. Сталина о поэме М. Горького «Девушка и смерть»: «Эта штука сильнее чем Фауст Гете (любовь побеждает смерть)» и к широко известному ветеранам Великой Отечественной войны германскому противотанковому оружию — фаустпатрону («panzerfaust»)
[7] Вполне историческая личность: купец, шпион и мемуарист, помимо всего прочего описавший Московскую Русь и происходившие у нас политические события, включая переворот, организованный Шуйскими
[8] То же самое, что и рыцарь
[9] Вплоть до начала промышленного освоения Южного Урала в России полностью отсутствовали в обороте собственные цветные и благородные (золото, серебро, платина) металлы. Буквально всё приходилось импортировать из стран Западной Европы и Персии. Даже сталь для производства хорошего оружия покупали у шведов, поскольку собственная железная руда была слишком плохого качества. Так что привозившие такой товар торговцы получали хорошую прибыль, часто — сто и более процентов барыша
[10] Огнестрельное оружие и порох («огненное зелье») было запрещено продавать на экспорт ещё со времён Ивана Грозного. Самим, видимо, не хватало — воевали-то постоянно.
[11] Царь «Дмитрий Иоаннович», действительно, планировал, исполняя договорённость с поляками и австрийцами, воевать с турками и отобрать у них Азов, полностью включив в сферу русского важную води взять под контроль территории между Доном и Волгой. С этой целью русские войска стали стягиваться к южным рубежам — в Елец, а незадолго до гибели царь направил послов с объявлением войны Крымскому ханству.
[12] Имеется в виду Польско-шведская война 1600-1611 годов за контроль над Ливонией.
[13] Король Сигизмунд III Ваза безуспешно стремился ограничить права сеймов, преобразовать прежние должности в зависимые от короля чины и ограничить своеволие магнатов. В 1606-1609 значительная часть шляхты подняла против политики Сигизмунда легитимное восстание (рокош), одним из руководителей которого стал Микулай Зебжидовский, краковский воевода. К слову, значительное число литвин и поляков, участвовавших как в "Походе царевича Дмитрия на Москву", так и в начавшейся с переворота Шуйских Смуте, относилось именно к оппозиционным польскому королю группировкам, например, печально знаменитый Александр-Юзеф Лисовский вообще был объявлен вне закона в Жечипосполитой. Негативно относившийся к русскому царю Исаак Масса писал: «Дмитрий увеличил титул прежних московских князей, прибавив к нему монарх и непобедимый, что произошло по наущению литовских вельмож, ибо некоторые из них не любили короля и промышляли при благоприятных обстоятельствах подчинить Польшу Димитрию; таково было их намерение»
5
Степан
Самый страшный хищник — разъярённая Толпа. Именно так, с заглавной буквы, ибо разъярённая Толпа — это не просто множество людей, это Имя Зверя. Сколько ещё проживу — не ведаю, но случившегося в эту субботу вряд ли сумею забыть.
На перекрёсток у мостика через речку Неглинную, где веселила московский люд скоморошья ватажка, подскакали два всадника на ладных, хоть и не слишком рослых маштаках[1], заставив людей отшатнуться к потемневшим бревенчатым тынам. Один из них, горяча своего мерина, заставил того встать на дыбки и хорошо поставленным зычным голосом прокричал: