В лесах счастливой охоты
Шрифт:
Ласточек мы не обижаем, гнёзд их не трогаем. Пичужки это проворные, щебетуньи. Словом, касатки. И комарам и мухам пощады от них нет.
Но и соседи наши ласточек не обижают, а они к ним что-то не очень торопятся.
Соседи говорят:
— Вон какая к вам дорога с юга! Чего бы по такой дороге ласточкам не быстрее лететь!
Вот чудаки! Не на колёсах же едут ласточки. Им грязь да ухабы нипочём. При чём тут дорога?
Но
Стали мы весной смотреть: не показались ли ласточки? И видим — показались. На нашей дороге показались! В степи вокруг нет ни одной, а над дорогой над нашей так и мчат. Стайка за стайкой, стайка за стайкой. И прямо в нашу деревню.
— Вам что! — говорят соседи. — Вон летят, весну несут!
Греет солнце землю. Оживают на земле разные жучки, паучки — ползучие и летучие. Да в степи им не подняться в воздух. Ветер мчит над степью, распахнув крылья. Всё к земле жмётся.
Пусто в степи, а вдоль дороги, за обсадкой — праздник. Толкутся комары-толкуны, порхают бабочки, жужжат мухи. Ветер за обсадкой им нипочём! Домчит ветер до дороги, запутается в обсадке и упадёт.
Выходит, правы соседи. Ласточкам к нам сподручней лететь, легче нам весну на крыльях нести! Не то что к ним, по голодной степи.
Но и мы правы. Не одни ласточки весну делают. Дорогу-то мы обсадили, и сады насадили мы. Значит, тоже весне помогли.
Хорошо у нас весной! Зацветут сады — белым-бело! Утонут мазанки в белых садах, будто и нет их.
Одни ласточки над садами шныряют. Песни щебечут.
Чижик
Ласточка день начинает, соловей кончает. А между ласточкой и соловьём любит петь скворец. В песне скворчиной чего не услышишь: есть там и ласточка, есть соловей, и много других птиц. И никого это не удивляет: все знают, что скворец пересмешник.
Знали это и мы, но скворец нас удивил. Сидел он на лиловой ольшинке у дома, взмахивал крыльями и насвистывал «Чижика»! Здорово так высвистывал: «Чижик, чижик, где ты был?» Потом разная скворчиная болтовня, тягучий печальный свист, и опять бодро и весело: «Чижик, чижик, где ты был?»
Мы постучали в дверь ближнего дома. Вышел паренёк, посмотрел на нас, потом на скворца и сказал:
— Мой скворчик. Я научил.
Случилось всё так. Выпал прошлым летом из скворечни голопузый скворчонок. Мальчонка хотел его назад положить, да не смог: уж больно тонок был у скворечни шест. Стал он кормить сироту рубленым яйцом и творогом. Скворчонок быстро рос и скоро стал есть сам: кормилец за стол — приёмыш на стол, поилец за чай — скворчонок в чай. Тут обоих из-за стола долой!
Сидит кормилец в углу и «Чижика» под нос свистит. Сидит скворчонок у него на плече и прямо в рот смотрит. Сидел так, смотрел, да и сам «Чижика» выучил. И назвали за это скворчонка Чижиком.
Осенью дикие скворцы сбились в стаи и потянулись на юг.
Жалко мальчишке стало Чижика, вынес он его на луг и подпустил к
Долго тянулась зима. Мальчишка скучал без скворца и один насвистывал «Чижика».
А скворец его не забыл: примчался весной жив и здоров!
Слушали мы скворца до соловьиного часа. Не близка была его дорога домой: крошечная птаха и необъятный горизонт. Где, бродяжка, зиму зимовал, какие земли видел? Чижик, Чижик, где ты был?
Цена песенки
Чижа я купил за гривенник. Продавец сунул его в бумажный кулёк и подал мне.
Я посадил чижа в клетку и стал разглядывать. Зеленоватенький, шустрый, с хитрым чёрным глазком. Словом, чижик-пыжик!
Кормил я чижа берёзовыми и ольховыми серёжками да изредка просовывал в клетку свежие веточки вербы. Была зима, но дома в тепле на прутиках вербы, стоящих в банке с водой, появились «барашки». Как белые заячьи хвостики.
Чиж любил трепать клювом эти заячьи хвосты. Треплет, треплет, а растреплет — и запоёт. За окном зимняя тишина, холодина, а дома птица поёт! Юлит на жёрдочке, и из клювика её так и брызжут, так и брызжут весёлые посвисты!
Поёт по всем птичьим правилам. У людей ведь как — поели и запели. А у птиц наоборот — попели и заели. Весной в утренних сутемках, когда ещё и не видно ничего, гремит мощный птичий хор. А как развиднится, — притихнет. Увидали, значит, разных там жучков и паучков.
Прожил чиж у меня год. Совсем обжился. Вскочит, бывало, на палец, устроится половчее, горлышко у него задрожит — и полетели из клюва звонкие брызги! Привык я к чижу.
И вдруг приходит тот самый продавец, у которого купил я чижа, и говорит:
— Продай чижа назад! Завтра наловлю, а мой манный чиж околел. Продай твоего.
Я даже не поверил — как так продать?
— Да так, — говорит, — продай!
Я совсем растерялся:
— Как же я его продам, если…
— Что если, — жмёт продавец, — что если? Потратился на него? Ну так вот: платил ты за него гривенник, корма за год извёл на полтинник. Вот тебе четыре четвертака и давай чижа.
— Да я его и за червонец не отдам! — рассердился я. — Да что за червонец, даже за сотню!
— Ну и спекулянт, — свистнул продавец, — ну и хапуга! Брал за гривенник, отдаёт за сотню! За что же ты хочешь с меня ещё девяносто девять рублей девяносто копеек взять?
Я и сам удивился; и верно, за что же я хочу взять с продавца такие деньги?
Продавец плюнул и ушёл, стукнув дверью.
А я всё сидел и думал: «За что?»
Потом махнул рукой. И всё сразу встало по своим местам. В комнате пахло клейкими зелёными листиками и вербиными барашками. Барашки были уже с розовым подшёрстком и стали похожи не на заячьи хвостики, а на белые яички птиц, в которых просвечивает розовый зародыш.
И на всю комнату гремела весёлая чижиная песня: будто из клювика чижа вылетали звонкие брызги!