В лесах. Книга Вторая
Шрифт:
Когда повелись толковые, деловые разговоры, Василий Борисыч в какой-нибудь час времени рассказал много такого, чего ни Патапу Максимычу, ни куму Ивану Григорьичу, ни удельному голове Михайле Васильичу и на ум до того не вспадало.
Про то разговорились, как живется-можется русскому человеку на нашей привольной земле. Михайло Васильич, дальше губернского города сроду нигде не бывавший, жаловался, что в лесах за Волгой земли холодные, неродимые, пашни и покосы скудные, хлебные недороды частые, по словам его выходило, что крестьянину-заволжанину житье не житье, а одна тяга; не то, чтобы деньги копить, подати исправно нечем
— А промысла, — жаловался он, — что спокон века здешний народ поили-кормили, решатся один за другим. На что ни оглянись, все под гору катится, все другими перебито. На что славна была по всем местам наша горянщина, и ту изобидели: крещане (Жители Крестецкого уезда Новгородской губернии.) у токарей, юрьевцы да кологривцы у ложкарей отбивают работу. В прежние годы из нашей Чищи (Чищею называется безлесная полоса вдоль левого берега Волги шириною верст на двадцать, двадцать пять и больше.) валенок да шляпа на весь крещеный мир шли, а теперь катальщики чуть не с голоду мрут… Угораздило крещеных у немца картуз перенять!.. От саратовских колонистов тот картуз по Руси пошел и дедовску шляпу в корень извел… Прежде в Чищи для каждой стороны особую шляпу работали: куда шпилёк, куда верховку, куда кашник (Разные виды русских поярковых шляп.), а теперь, почитай, и валять-то разучились… Хизнула шляпа, остались сапоги с валенками, и те Кинешма с Решмой перебивают, а за Кинешмой да Решмой калязинцы (Город и большое село на Волге в Костромской губернии. Калязин — город Тверской губернии, тоже на Волге.). Красную Рамень взять, прежде на всю Россию весовые коромысла работала, теперь и этот промысел стал подходить… Нет, плохое житье стало по нашим лесам!..
— Гневить бога нам нечего, — возразил Василий Борисыч. — Посмотрели бы вы, как по другим-то местам люди живут, не стали б хаить да хулить свою сторону…
— Сторона наша плохая, хлеба недороды, иной год до рождества своего хлеба не хватит, — возразил удельный голова.
— А посмотреть бы вам, Михайло Васильич, каково народ по тем местам живет, где целу зиму на гумне стоят скирды немолоченные, — сказал на то Василий Борисыч. — По вашим лесам последний бедняк человеком живет, а в степных хлебородных местах и достаточный хозяин заодно со свиньями да с овцами.
— Уж ты наскажешь! только послушать! — сказал Михайло Васильич. — Как же возможно с овцами да со свиньями жить?..
— Не во гнев твоей милости будь: того и в посмешных песнях не поют и в сказках не сказывают.
— В сказках не сказывают и в песнях не поют, — молвил Василий Борисыч,а на деле оно так. Посмотрели б вы на крестьянина в хлебных безлесных губерниях… Он домосед, знает только курные свои избенки. И если б его на ковре-самолете сюда, в ваши леса перенесть да поставить не у вас, Патап Максимыч, в дому, а у любого рядового крестьянина, он бы подумал, что к царю во дворец попал.
— Ну уж и к царю! — самодовольно улыбнувшись, молвил Патап Максимыч.
— Истинную правду вам сказываю, — решительно ответил Василий Борисыч.Посмотрели б вы на тамошний народ, посравнили б его со здешним, сами бы то же сказали… Здесь любо-дорого посмотреть на крестьянина, у самого последнего бедняка изба большая, крепкая, просторная, на боку не лежит, ветром ее не продувает, зимой она не промерзает, крыта дранью, топится по-белому, дров пали сколько хочешь — у каждого хозяина чисто, опрятно, и все прибрано по-хорошему…
Вместе с людьми и овцы с ягнятами, и свиньи с поросятами, и всякая домашняя птица… Корову в избе же доят и корму ей там задают…
— Быть того не может! — вскликнул удельный голова. — В жизнь свою не поверю, чтоб корова в избе жила и всякая скотина и птица.
— Побывайте в степях, посмотрите, — молвил Василий Борисыч. — Да… Вот что я вам, Михайло Васильич, скажу, — продолжал он, возвыся голос, — когда Христос сошел на землю и принял на себя зрак рабий, восхотел он, владыка, бедность и нищету освятить. Того ради избрал для своего рождества самое бедное место, какое было тогда на земле. И родился царь небесный в тесном, грязном вертепе среди скотов бессловесных… Поди теперь в наши степи — что ни дом, то вертеп Вифлеемский.
— Отчего ж это так? — в недоуменье спросил Михайло Васильич.
— Оттого, что земля там родима, оттого, что хлеба там вдоволь, — с улыбкой ответил московский посол.
— Понять не могу, — разводя врозь руками, молвил Михайло Васильич.Хлеб всему голова: есть хлеб — все есть: нет — ложись, помирай.
— Не всегда и не везде так бывает, — сказал Василий Борисыч. — Если ж в тех хлебородных местах три, четыре года сряду большие урожаи случатся, тогда уж совсем народу беда.
— Как так? — спросил Патап Максимыч. Удивился и он речам Василия Борисыча.
— Да очень просто, — ответил Василий Борисыч. — Промыслу нет никакого, одно землепашество… Хлеба-то вволю, а мужику одним хлебом не изжить, и на то и на другое деньги ему надобны: и соли купить, и дегтю, и топор, и заступ, и серпы, и косы, да мало ль еще чего… У церковников попу надо дать, как с праздным придет, за исповедь, за свадьбы, за кстины (Крестины.), за похороны; винца тоже к празднику надо, а там подати, оброки, разные сборы, и все на чистоган. А чистогана, опричь как хлебом, достать нечем. А хлеб-от вези на базар, верст за двадцать, за тридцать. Сколько тут надо прохарчить, сколько времени эти поездки возьмут, а дороги-то осенью, да и летом, коли много дождей, не приведи господи!
В черноземе-то, как его разведет, телега по ступицу грузнет, лошаденка насилу тащит ее… Что тут маяты, что убыток!.. Хорошо вон теперь железны дороги почали строить, степняку от них житье не в пример лучше прежнего будет, да не ко всякой ведь деревне чугунку подведут… Хорошо еще, коли хлеб в цене — тогда и примет мужик маяты, а все-таки управится, и деньги у него в мошне будут. А как большие-то урожаи да каждый-то год, да как цена-то на хлеб упадет!.. По хлебным местам такая намолвка идет: «Перерод хуже недороду».
— Поди вон оно дело-то какое! — удивился Михайло Васильич.
— А лесу ни прута, — продолжал Василий Борисыч. — Избы чуть не из лутошек, по местам и битые из глины в чести, топливо — солома, бурьян да кизяк… (Кизяк — сухой навоз, обделанный в форму кирпича.). Здесь, в лесах, летом все в сапогах, зимой в валенках, там и лето и зиму в одних родных лапотках, да еще не в лычных, а в веревочных. По здешним местам мясное-то у мужика не переводится, да и рыбы довольно — Волга под боком, а в хлебных местах свежину только в светло воскресенье едят да разве еще в храмовые праздники…