В лесной глуши

Фуэнтес Эухенио

Молина подошел к детективу. Он, конечно, знал, для чего тот пришел.

– Что вам нужно? – спросил он.

– Я хотел бы задать вам пару вопросов.

– О чем? – недоверчиво спросил высокий и смуглый Молина, с вызовом закидывая голову немного назад.

– О том дне, когда убили девушку.

– Вы полицейский?

– Нет.

– Журналист, – заключил тот.

– Нет, я частный сыщик.

Молина посмотрел на него с большим любопытством – такого он не предвидел.

– Спрашивайте у полиции. Я уже рассказал им все, что знал.

– У них я уже спрашивал. Они сказали, в то утро по графику вы были единственным егерем в этом секторе заповедника и должны были следить, чтобы никто туда не забрел.

Молина пристально посмотрел на него, прикидывая, что, должно быть, детектив пользуется благосклонностью лейтенанта, раз получил эту информацию.

– Две тысячи гектаров – слишком большая территория, чтобы видеть всех входящих и выходящих, –

ответил Молина поспешно, словно ответ уже был у него наготове и он им не раз успешно пользовался.

Купидо понял, что просто так из него много не вытащишь. Молина был из тех людей, которые ко всему относятся с подозрением, и не поймешь, руководствуются они хитростью или здравым смыслом; он явно был способен утаить информацию. Рикардо решил, что должен показать ему: он не чужак, он свой.

– Вы знали девушку, – сказал детектив и увидел, что охранник даже вздрогнул от неожиданности, а его жена заинтересованно подняла голову.

– Кто вам это сказал? – отреагировал он. Смотритель пытался казаться безразличным, но Купидо уже понял, что попал в точку.

– Маркос Англада, жених девушки.

– Вас нанял жених?

– Да.

– Я и вправду знал ее, – начал объяснять Молина, словно успокоился, услышав знакомое имя. – Видел несколько раз.

– Когда?

– Сначала они с женихом чуть не устроили пожар в лесу. В другой раз она попросила проводить ее до какого-то места в заповеднике, где собиралась рисовать. Это часть моей работы, все равно что провожать охотника до засады, хоть она и не стрелять шла. Она написала заявление в дирекцию, и ей дали разрешение.

– Вы видели ее в субботу?

– Нет. Да и не мог видеть. Ее убили в зоне, куда доступ открыт для всех, – мы там появляемся гораздо реже. Кроме того, нелегко встретить человека в лесу.

– Вы были близко от места убийства в то утро?

– Нет, – повторил егерь, теряя терпение. – Тем утром я был в совершенно другом месте.

– Вы никого не видели? Какую-нибудь машину?

– Я уже сказал вам, что никого и ничего не видел.

Он демонстративно посмотрел на часы. Затем направил взор в сторону леса, будто там его кто-то ждал, и сказал:

– У вас все?

– Пока да, пока вопросов больше нет. До свидания, – добавил Купидо, обращаясь также и к женщине.

На обратном пути он спросил себя, мог ли Молина убить девушку, и не удивился, когда сам себе ответил утвердительно. Хотя тот производил впечатление человека, склонного скорее к мелким кражам и взяткам, чем к убийству, сыщику показалось, что, если его вывести из себя, он может зайти слишком далеко. Купидо давно усвоил, что на убийство человека может толкнуть как характер, так и стечение обстоятельств. Молина был бы хорош на войне: безнаказанно убивая под защитой флага, он был бы, что называется, хорошим солдатом. Но то, как убили девушку, не увязывалось в голове Купидо с этим человеком: тот бы наверняка прежде изнасиловал свою жертву. Многим женщинам, ценящим грубую мужественность, он показался бы привлекательным, но не городской девушке – какой Купидо представлял себе Глорию, – вернее, молодой женщине, красивой и независимой, которой больше нравится нежность, чем брутальность.

Женщина в черном объяснила, где найти ее мужа: в маленькой усадьбе, окруженной оливковыми деревьями, в трех километрах от Бреды, на полпути между городом и заповедником. Купидо понимал, что встреча будет нелегкой. Ему были нужны сведения, но он не мог подвергнуть старика обычному полицейскому допросу: что вы делали в тот день, в тот час? Какие у вас были отношения? Когда вы видели ее в последний раз? Кто мог желать ее смерти? Он знал Клотарио еще с детства и двадцать лет назад не раз видел его на старой дороге, верхом на дряхлом муле с потертой упряжью шкурой; именно этот мул сопровождал старика в паломничестве, лишившем его всякого высокомерия. В молодости Клотарио вступил во Французский легион, но на военной службе не преуспел и вернулся в Бреду, чтобы открыть таверну и возделывать неплодородные земли, как раз когда добрая половина местных крестьян начала покидать их. В те времена он был человеком сведущим в законах, сильным и спесивым, кичился своими путешествиями и тем, что мог произнести два десятка слов на плохом французском. Все называли его дон Нотарио – с оттенком насмешки, которую он, однако, никогда не улавливал. Его младший брат, отец Глории, также был военным, причем сделал неплохую карьеру. Он завербовался добровольцем в авиацию, потому что уже тогда ему хватило ума, чтобы предвидеть, какие рода войск со временем окажутся в особом почете, а какие обречены на прозябание. Хотя он дослужился до майора, в Бреде поговаривали, что его манера управлять самолетом всегда внушала ужас тем, кто летал вместе с ним, что они не могли понять, как он исхитрялся удерживать аппарат в воздухе и приземляться, не разбив его. Парень-призывник, служивший в той же части, где и майор, спустя годы рассказывал Купидо, что тот однажды пилотировал двухместный

боевой самолет, демонстрируя одному высокому чину из какой-то арабской страны все преимущества их машин, и случайно нажал кнопку катапультирования, выбросив из кабины своего испуганного гостя вместе с креслом; спас араба лишь автоматически раскрывшийся парашют. Правдой были эти истории или вымыслом – но он дослужился до высоких чинов. Таким образом, еще раз подтвердился парадокс: во многих семьях одному брату удается все, за что бы он ни взялся, у другого же все валится из рук, хотя у обоих схожие способности, воспитание и одинаковые возможности. Клотарио сменил высокомерие на смирение, когда произошел печальный случай с его младшей дочерью Росарио. Вспомнив ее, детектив грустно улыбнулся. В выпускном классе в нее были влюблены все мальчишки. Теперь ее двоюродная сестра была убита, и Купидо попытался представить себе улыбку Глории: интересно, она была такая же очаровательная, как у Росарио? И была ли Глория настолько привлекательной, что мужчины кружили около нее, как мотыльки вокруг лампочки? Когда пришло лето, Росарио сбежала с юным тореро, который приехал в Бреду на праздники. С тех пор Клотарио сник и потерял интерес к жизни, закрыл таверну и, униженный, скрылся от посторонних глаз. Возможно, он и хотел уехать из Бреды, отправиться в большой город, где никто его не знал и где у него был брат-военный, продолжавший подниматься по служебной лестнице. Но не сделал этого и, наверное, именно тогда затаил злобу, в которую всегда, рано или поздно, перерастает зависть. Брат, преуспевший в том, в чем другой потерпел неудачу. Брат, летающий высоко в небе, в то время как другой вынужден жить за счет жалкого урожая овощей, злаков и масла и возделывать бесплодную землю, не имея ни минуты отдыха, и эта земля по-прежнему знает лишь фанеги и арробы [9] , когда весь мир уже перешел на гектары и тонны. Он был обречен на примитивный быт, и ничего невозможно было изменить, по ночам воровски охотился со старым, привезенным из Африки ружьем на кабанов, которые, привыкнув к безопасной жизни в заповеднике, подходили, время от времени, к самой усадьбе. Он подстерегал их, держа палец на предохранителе, не из-за мяса и не из-за удовольствия, получаемого от охоты, а лишь потому, что его выводил из себя скудный урожай, который давала ему земля. Маркос Англада намекнул Купидо, что они унаследуют все имущество Глории: мадридскую квартиру, студию, маленький дом в Бреде, автомобиль, картины. Знал ли Клотарио, какую ценность все это представляет?

9

Фанега – мера земли (64,5 акра); арроба – мера веса (11,5 кг).

Рикардо оставил машину у ворот, следуя указаниям женщины, и пошел пешком по тропинке. Вокруг никого не было, но он слышал ритмичные звуки садовых ножей, отрезающих ветки олив, и по их частоте заключил, что работают двое. Ему удалось подойти к ним незамеченным и понаблюдать несколько секунд, как они быстро и точно отсекают шершавые и серые ветки, покрытые наростами. Солнце сверкало на лезвиях, и детектив еще раз восхитился ловкостью и энергией сельского человека, способного создать такие замечательные орудия для своего дела. К широкому серпу с обратной от лезвия стороны было припаяно нечто похожее на маленький топор, но более тонкий и острый; он мог превратить этот инструмент, вместе с деревянной рукояткой достигавший в длину от сорока до пятидесяти сантиметров, в ужасное оружие, даже смертельное, какой бы стороной его ни использовать. Купидо подумал о страхе, который часто вызывает все деревенское, о грубой силе, пульсирующей в деревенской работе и орудиях труда.

За то время, что детектив не видел Клотарио, тот не очень изменился. Его лицо сохранило суровое и угрюмое выражение, хотя морщин стало больше, да и сам старик как-то ссутулился. Сын, шестнадцати или семнадцати лет, видимо рожденный, когда его уже и не ждали, до странности походил на отца, был таким же сухощавым и жилистым. От них обоих, синхронно очищающих от побегов каждый свое дерево, исходило ощущение мощи, силы и энергии. Оба одновременно заметили Рикардо и прекратили работать.

Купидо приблизился к ним, они смотрели на него без проблеска любопытства, с самого начала зная причину, по которой он пришел на это оливковое поле.

– Я хотел бы задать вам пару вопросов, – обратился сыщик к старику.

Второй раз за два последних часа он говорил одни и те же слова, и Рикардо прикинул, сколько же еще раз ему придется повторить их, прежде чем он узнает всю правду, и сколько еще лжи ему придется выслушать...

Клотарио кивнул головой с покорностью, отличавшей его вот уже двадцать лет, с тех пор как он вернулся в Бреду после безрезультатных поисков сбежавшей дочери. Он считал, что обесчещен, хотя уже тогда окружающие воспринимали произошедшее скорее как смехотворную историю, нежели трагедию, и совсем не выказывали старомодной нетерпимости, пронизывающей все деревенские привычки.