В любви брода нет
Шрифт:
— Жива!!! Господи, она жива!!! — простонал кто-то над самым ее ухом. — Верочка, родная!!! Господи, посмотри на меня, ну, пожалуйста, посмотри!!!
Это был Сашин голос… Тот самый голос, который она все время вспоминала и который ей снился бесконечно черными, как и ее дни, ночами. Снова снится…
— Верочка, милая, посмотри на меня…
Он так просил ее, и все время гладил лицо чем-то прохладным и влажным, и еще смачивал губы водой. И ей было так славно, так спокойно, как может быть, наверное, только после смерти… Откуда столько голосов?.. Боже, как их много! Говорят, говорят, ругаются и шикают друг на друга. Шикают смешно,
— Назаров, отойди от нее! — Это был совсем строгий голос, как у их завуча по учебной части. Ему-то откуда тут было взяться. Или снова ей чудится… — Отойди, Саня. Пускай ее врач сначала осмотрит. Она истощена и столько времени без света и воздуха… Оставь ее…
Но он не оставил! Она поняла это, хотя и не могла видеть, глаза упорно не хотели открываться и горели так, будто в них плеснули горячего масла. Поняла, потому что он все еще держал ее за руку.
Саша… Сашенька… Ее Сашенька… Он нашел ее, и она не умерла. Он спас ее и зовет, совсем не подозревая о том, что она его хорошо слышит. Верочка чуть шевельнула пальцами, которые сжимала его ладонь, и постаралась разомкнуть губы.
— Верочка, милая! Ребята, она слышит меня! Игорь Леонидович, она слышит! Она только что шевельнула пальцами и улыбнулась! — воскликнул он над самым ее ухом, едва не оглушив.
— Да не улыбается она, а пытается что-то сказать! — совсем рядом с ней раздался еще один — совершенно незнакомый и совсем молодой голос. — А вы ей мешаете, дядь Саш! Вера Ивановна, вы меня слышите?
Она кивнула. Говорить не получалось.
— Ну, вот видишь! — это заорали они уже все вместе.
А потом снова ее Саша:
— Верочка, милая, с Данилой все в порядке. Он с отцом. Ждет тебя… Ты-то как, Вера?! Скажи хоть что-нибудь, ну, пожалуйста!!!
Все хорошо, значит… Ну, и хорошо, что все хорошо… Данилка с Геральдом, а она с Сашей. Пусть будет так, пусть так будет вечно и никогда, никогда не кончается.
Он все же нашел ее! Вот упрямец какой! А Геральд про него говорил — неудачник. Сам он…
Она улыбнулась. Все заметили это и снова загалдели. Стал слышен нарастающий звук мотора, и кто-то закричал о том, что «Скорая» наконец-то приехала. И прежде чем ее забрали от него и увезли куда-то к хрустящим стерильным халатам и множеству трубок и иголок, пахнущих лекарством, она еле слышно прошептала, почти уверенная в том, что он ее услышит:
— Саша… Сашенька мой…
Глава 32
Летние каникулы нагрянули вместе с затяжными ливнями, свирепыми грозами и оглушительным запахом цветущего под окнами их дачного домика жасмина. Это был уже только их домик — ее и Сашин.
Верочка стояла у открытого окна и вдыхала, вдыхала снова и снова этот дурманящий аромат и все никак не могла заставить себя уйти со сквозняка. А Саша ругался. Вернее, не ругался, а ворчал, что она совсем не бережется. Что еще очень слаба и ей нужно хотя бы накинуть на плечи кофту или чуть прикрыть окно и не торчать возле него целыми днями. А если ей так хочется этого жасмина, он втащит весь куст прямо в дом…
Верочка слушала его и улыбалась, кротко и нежно. Ей нравилось слушать Санино ворчание, Санин голос. Знать, что он рядом, хлопочет чего-то там на кухне и ворчит на нее…
— Хорошо как, Саша, — произнесла она чуть слышно, когда они уже сидели за обеденным столом и ели омлет с ветчиной,
— А кто нам мешает! — воскликнул он со счастливой улыбкой глупого влюбленного мальчишки-подростка. — Домик наш, лето впереди, и вся жизнь тоже… Вся жизнь впереди, и она наша, Верунь, одна на двоих. Так ведь?!
— Тьфу, тьфу, тьфу! — Она суеверно постучала по краешку стола, на котором острым углом топорщилась накрахмаленная белоснежная скатерть. — Не сглазить бы, Саша. Я просто радоваться боюсь. Засыпаю и боюсь… Вдруг проснусь, и ничего этого нет. Ни тебя, ни покоя, который ты мне подарил, ни завтрашнего дня… Не говори на ветер, ладно?
— Ладно, ты ешь, пожалуйста, все остывает. — Он незаметно, как ему казалось, подложил ей еще ветчины и подлил сока в высокий тонкий стакан. — Какие планы на день? Со мной в город поедешь или тут будешь ждать?
— Поеду. С Данилой сегодня договорились по магазинам пройтись. Отец отправляет его в лагерь, сам ложится на операцию, предложили мне похлопотать со сборами. Я согласилась. Только не хмурься, я не стану нагружать себя сумками и надрываться. Ника побудет с нами. Кстати, она очень хорошая девушка. И Данилку любит. Так плакала, когда обо всем узнала…
По общей договоренности Данила жил теперь на два дома. Никаких неудобств, на удивление, это не повлекло. Да и мальчишке так было проще. Куда легче оказалось общаться с родителями на их территории, чем ждать очередной вспышки при их вынужденных встречах. Геральда Верочка простить так и не сумела. И всякий раз, как приходилось видеться, невольно винила его в том, что с ними случилось. А еще винила себя. За упрямство и глупое молчание, не позволившее Саше вмешаться и все сделать сразу правильно. Она ведь только сейчас поняла, что он все и всегда делает правильно. И еще поняла, что, кажется, полюбила его. Он тоже об этом догадывался, но помалкивал. Боялся спрашивать, не торопил. Осторожничал, одним словом, а вдруг спугнет и все такое…
— Сашка, а ты ведь трусоват по натуре, — вдруг обронила Верочка, глядя на его макушку.
— Что? — Он поднял на нее глаза от тарелки и растерянно заморгал. — Почему ты так решила?
— А почему ты уже два с лишним месяца ходишь вокруг да около и не спросишь о том, о чем узнать тебе смертельно хочется, а? И в больнице, когда ухаживал за мной, не спросил. И сейчас… Почему? Трусишь?
Назаров сразу понял, о чем она говорит. Но еще какое-то время притворялся непонимающим. Жал плечами, мотал головой, закатывал глаза, якобы пытаясь вспомнить. Дождался того, что она шутливо шлепнула его по макушке, и вот тогда он спросил. Спросил, как в ледяной омут прыгнул, покрывшись крупными мурашками и затаив дыхание. Знала бы она, как важен для него ее ответ, не смеялась бы так и не медлила. Ему-то не до смеха! Ему давно уже не до смеха…
Сначала мечтал о ней издали и не спал ночей, потом только-только обрел надежду — как новая беда. Знала бы она, сколько боли и страдания испытал он, разыскивая ее. И как до холодного пота перетрусил, когда был убит Михайлов в десяти метрах от собственного дома.
Все, решил он тогда, теперь ее никто никогда и ни за что не найдет. И готов был убить этих двоих — Степку Баловнева и подругу его Ингу, которые наотрез отказывались давать показания. Его даже от дела хотели отстранить, настолько невменяемым он был в те страшные для него дни и ночи.